обходится без барабана, который передает новости из одной деревни в другую».
«В Западной Африке самые искусные барабанщики. Их барабаны говорят в буквальном смысле. Но лишь недавно европейским исследователям удалось наконец выяснить, как именно барабаны передают информацию».
«На какое расстояние разносится бой барабана? Не так давно в районе водопада Стенли на реке Конго существовал барабан, звуки которого в ночное время тренированное ухо могло уловить и понять в Ятоке, в тридцати километрах от водопада вниз по течению…
Капитаны судов на реке Конго ежедневно прибегают к помощи барабана. Пароходы жгут там дрова, и барабаны заранее посылают сообщения на заправочные станции о том, когда придет пароход и сколько топлива ему понадобится».
«Известия о знаменитом путешествии Стенли по реке Конго в 1877 году обгоняли самого путешественника на тысячи миль. Это один из случаев, когда с достоверностью был определен радиус действия барабанного телеграфа.
Другой замечательный случай передачи вестей отмечен в Бельгийском Конго в период первой мировой войны, когда губернатор получал из Восточной Африки сведения о бельгийской армии. Барабаны передавали сообщения о ходе сражения и о потерях бельгийцев с большой аккуратностью и намного опережали официальные сообщения».
«…Самый крупный знаток барабанов племени ашанти, Р. С. Рэтрей, обучался игре на барабане. Вероятно, это был первый европеец, который узнал, что барабанный бой вовсе не африканская азбука Морзе. Барабан воспроизводит гласные и согласные звуки, ударения и паузы. Это по сути дела музыкальный язык.
Своих барабанщиков племя ашанти называет «небесными барабанщиками». Рэтрей узнал, что африканец может выстукать на барабане даже всю историю племени. Это делается во время праздников, когда барабанщики перечисляют имена павших вождей и описывают значительные события из жизни племени».
««Сначала бог создал Барабанщика, Охотника и Кузнеца», — гласит предание одного из племен. Барабанщик в Западной Африке — лицо важное, и во многих племенах у него нет больше никаких обязанностей».
«В далекие, суровые времена новый большой барабан окропляли кровью человеческой жертвы. Считалось, что барабан не может говорить должным образом, пока не услышит предсмертного человеческого вопля. Барабанщику, если он допускал серьезную ошибку, передавая послания вождя, могли отрубить руку. Теперь такого обычая нет, и только в самых отдаленных уголках этой части Африки барабанщик до сих пор может лишиться уха».
«Деревянные барабаны сделаны по тому же принципу, что и долбленые лодки. Одно племя их так и называет «говорящие лодки»… На все барабаны натягивают кожу с уха слона… Искусство изготовления барабанов требует такого же умения, как и отливка колоколов».
««Рум… та… ра… рат… бум!» Белый человек слышит звуки — только и всего. Африка слышит их и понимает».
…Мы с полчаса посидели с бродячими музыкантами. Четыре их барабана молчали. И только один вторил музыке из транзистора. Ожидая грузовую машину, пятеро музыкантов коротали время, отплясывали под старую и новую музыку.
В наши дни столкнулись два чуда: древнейшее и современное — Барабан и Радио. Ясно, на чьей стороне будет победа. Африка героически воюет с отсталостью. Но грустно видеть, как часто у многих народов Земли вместе с отсталостью уходит и самобытность.
Увидим Килиманджаро
Едем на север Танзании, в район заповедников. В честь «поднятия парусов» — памятный обед в гостиничном ресторанчике. В меню среди всемирно известных шницелей и бефстроганов мы выбрали четыре экзотических блюда: черепаховый суп, улитки, русский салат, яйцо по-русски. Черепаховый суп чем-то напоминал грибную похлебку. Улитки были обычными виноградными улитками. Еда гремела на тарелке, как ракушки на пляже. Улитку маленькой палочкой надо было достать из панциря и обмакнуть в соус. Яйцо было разрезано пополам и украшено листочком какой-то съедобной травы. Русский салат в точности повторял аппетитную мешанину, какую готовят у нас в домах, когда много гостей. За обедом Миша давал мне последние наставления: — Запомни, в Африке не спешат. Человек, который спешит, — самый презираемый человек. И еще: приезжаем в гостиницу, не хватай чемоданы. Все принесут…
Последний взгляд на дорожную карту, плотную и блестящую, как клеенка. Мы будем приближаться к экватору с юга и проедем по Танзании тысячу километров. В машине у нас палатка, мешок еды и всяких припасов. Голова у меня тоже подобна мешку — все перед этим прочитанное смешалось, и неизвестно что будет хотя бы чуть полезным в дороге. Как в школе перед экзаменом, вспоминаю: озеро Танганьика — самое глубокое в мире после Байкала. Виктория — мелкое озеро, но размером уступает только Каспию и озеру Верхнему. В Танзании сто пятьдесят племен и народов. Есть муха цеце. Ливингстон умер в этих местах. Вспоминаю зверей, которые могут встретиться, и письмо матери, полученное перед отъездом: «Сынок, к слонам близко не подходи. Я видела на картинке, какие у них зубы…»
Дорога чаще всего пустынна. Но вблизи поселков и деревень — оживление. Больше всего на дороге почему-то женщин. И все обязательно с ношей. И поклажа у всех обязательно на голове. Вот старуха на голове несет связку дров, девочка спешит в школу — книжки на голове. Чайник, бидон, сверток, приемник, зонтик — все на голове. Вот молодуха несет ведро. На ведерке вторым этажом лежит сверток. Молодуха идет по-царски, неторопливо. У нее в мыслях нет, что поклажа может упасть.
Идущие по дороге встречаются на базарчиках, шумных, пестрых и бедных, как наши привокзальные базары во время войны. Тут все покупают на медные деньги. Бананы, картошка разложены кучками на земле. Кислое молоко в жестянках из-под бензина. Дешевая ткань и мятые ношеные пиджаки, мотыги, ржавые части от старых велосипедов. Тут же на базаре, у огонька, сидит какой-нибудь старик — продает жареную кассаву. Белые корешки пахнут печеной картошкой. Еда завернута в кукурузный листок. В ладонь тебе сыплют перец, смешанный с солью. Если после этого очистить пару бананов, то можно сказать: пообедал.
Селений с дороги не видно. Зеленая стена буша подступает прямо к асфальту. И только дымок выдает человека. Надо разыскать лаз в зелени и уже по нему идти на дымок. Чаще всего видишь пять-шесть хижин из легких жердей, обмазанных глиной. В мусоре копаются куры, на веревке сушится кукуруза. Знакомство с деревней обычно тут и кончается. Пришедших встречает молчаливая настороженность. Незнание языка позволяет стоять минуту-другую, и надо говорить «квахери» — до свидания.
Как и везде, у дороги есть поселки, открытые всем ветрам и всем взглядам. Тут лавка со спичками, солью, мылом, консервами, сигаретами, пивом и вездесущей кока-колой. Бедность тут ничем не прикрыта. Тут сидят, лежат или отчаянно спорят о чем-то люди, ждущие у дороги случайной] работы. Остановиться в таком поселке с попыткой фотографировать — пропащее дело. Сто голосов энергично требуют плату за то, что снимал костер, на котором жарится рыба, за то, что снял живописную хижину, за то, что прицелился в пролетающих птиц. Таковы давние отношения с белыми.
В одном из таких поселков я записал названия отеля и бара. Бар имел тростниковую крышу на гнутых столбах и вывеску «Парадайз», что означает «рай». Столь же бедный отель назывался отчаянно: «Лучше некуда». Это наивность или ирония бедноты, которой никак нельзя оставаться без юмора? Скорее всего последнее. На той же дороге мы видели парня, на драном велосипеде которого висела надпись: «Аполлон- 8»…
Часа два мы сидели на лесном пепелище. Мы не сразу поняли, что означают столбы синего дыма, восходившие из лесов. С высоких горбин дороги, когда горизонт отступал и непролазные дебри казались сверху мягкой зеленой топью, оглядевшись, можно было насчитать до десятка дымов. Над землей плыла пахучая пелена, знакомая нам по сибирским лесным пожарам. Стали попадаться пожары и у самой дороги.
