Быстренько переодевшись в то, что нашлось у отца, я снова, как мне казалось, превратился в прежнего мальчишку.
Отец молча наблюдал за мной. Потом подошел, ощупал мои руки, ноги.
– Ты в самом деле цел, невредим?
– Ни одной царапины, батя!
– А как же домой попал? – Я заметил его серьезный и пристальный взгляд.
– В краткосрочный отпуск… На полтора дня.
– А за что такая честь?
– За пять сбитых фашистов… Мать всплеснула руками.
– Коля, это правда? – спросил отец.
– Правда, батя.
– Ну, спасибо тебе, сынок, обрадовал. – Отец обнял меня и сказал: – А теперь иди, искупайся в Волге, чтобы счастье тебе не изменяло.
Поцеловав родителей, я выскочил на улицу. И снова тут как тут соседка Чайкина.
– Колька, чертенок! Что ж ты сразу не признался? В военном тебя трудно узнать. Скажи хоть, как в края наши попал? Двое моих воюют, а вот ни один не заглянул.
– Да и я случайно… Завтра уезжаю.
– Как это «случайно»? – округлились соседкины глаза. – Ты ведь не первый приезжаешь. Только те были в ранах или все в наградах. А у тебя, смотрю, ни того, ни другого. Парень – кровь с молоком и… случайно.
– Ну не совсем случайно – еду за новым самолетом, крюк сделал.
– Так что ж ты сразу не сказал? Это совсем другое дело. Ну иди, иди к дружкам. Жаль, Женьки нет…
Ну и Чайкина! Или грудь в крестах, или голова в кустах! Третьего не признает.
Вот какие мы, люди волжские!
Наплававшись, нанырявшись всласть, лег на спину, и меня понесло течение. Вокруг – звенящая тишина. Небо бездонное, голубое.
Почему раньше не слышал этой тишины, не замечал этой пронзительной голубизны? Да просто не знал им цены. Это как в детстве бывает: узнаешь, насколько дорога тебе игрушка, когда ее теряешь. Тишина и небо – вот она, прекрасная жизнь. Потерять это – потерять все.
– Колька-а-а, вылазь, хватит купаться.
Я посмотрел на берег. Кричит мой старый дружок Сергей Ларин. Мы с ним были в Батайске. Его вместе с другими взяли в пехоту, он был ранен и списан.
Спешу на берег. После крепкого рукопожатия Сергей рассказал об участии в боях за Кавказ, начал изливать свою душу: теперь, мол, все с оружием в руках, а он на счетах щелкает…
Я посочувствовал ему, как мог утешал, и мы пошли в заводской поселок.
Мне все время хотелось спросить, что он знает о Маше, видел ли ее. Сергей как будто прочел мои мысли.
– Ты Марийку Князеву помнишь? – спросил он.
– Помню, – насторожился. – А что?
– Да ничего особенного, просто мы, как-то случайно встретившись, говорили с ней о тебе.
Снова в сердце ударила теплая волна.
Удастся ли мне увидеть Машу? Домой к ней ни за что не пойду – с ее матерью незнаком. Да и не представляю себя в роли нежданного гостя. Сергей может оказать мне услугу, но… просить не стану, мало ли что подумает.
Вот ситуация!
Выручило одно непредвиденное обстоятельство: слух о моем приезде молниеносно прошел по всем улицам. Докатился он и до Маши. Мы встретились в городском парке, в том уголке, где гурьбой собирались до войны.
Нежная, кудрявая, в простеньком платьице, в туфельках на среднем каблучке, она застенчиво смотрела на меня. Мы не бросились друг к другу. Сдержанно поздоровавшись, произнесли несколько малозначащих фраз, а глаза наши, сердца наши вели совсем иной разговор.
Догадливый Сергей, сославшись на какую-то причину, скоро ушел.
Мы остались вдвоем.
Листья астраханского парка шептали нам, что мы любим друг друга. Но мы сами признаться в том не смели.
Когда опомнились – полночь!
– Ой, я никогда еще так поздно не гуляла, достанется мне от мамы.
Перед лицом опасности женщины всегда решительнее нас, мужчин. Прощаясь, Маша неожиданно
