Точно всю он душу вылил в этом слове 'Никогда', И крылами не взмахнул он, и пером не шевельнул он, Я шепнул: 'Друзья сокрылись вот уж многие года, Завтра он меня покинет, как надежды, навсегда'. Ворон молвил: 'Никогда'. Услыхав ответ удачный, вздрогнул я в тревоге мрачной. 'Верно, был он, – я подумал, – у того, чья жизнь – Беда, У страдальца, чьи мученья возрастали, как теченье Рек весной, чье отреченье от Надежды навсегда В песне вылилось о счастьи, что, погибнув навсегда, Вновь не вспыхнет никогда'. Но, от скорби отдыхая, улыбаясь и вздыхая, Кресло я свое придвинул против Ворона тогда, И, склонясь на бархат нежный, я фантазии безбрежной Отдался душой мятежной: 'Это – Ворон, Ворон, да. Но о чем твердит зловещий этим черным 'Никогда', Страшным криком: 'Никогда'. Я сидел, догадок полный и задумчиво-безмолвный, Взоры птицы жгли мне сердце, как огнистая звезда, И с печалью запоздалой головой своей усталой Я прильнул к подушке алой, и подумал я тогда: Я – один, на бархат алый – та, кого любил всегда, Не прильнет уж никогда. Но постой: вокруг темнеет, и как будто кто-то веет, То с кадильницей небесной серафим пришел сюда? В миг неясный упоенья я вскричал: 'Прости, мученье, Это бог послал забвенье о Леноре навсегда, Пей, о, пей скорей забвенье о Леноре навсегда!' Каркнул Ворон: 'Никогда'. И вскричал я в скорби страстной: 'Птица ты – иль дух ужасный, Искусителем ли послан, иль грозой прибит сюда, Ты пророк неустрашимый! В край печальный, нелюдимый, В край, Тоскою одержимый, ты пришел ко мне сюда! О, скажи, найду ль забвенье, – я молю, скажи, когда?' Каркнул Ворон: 'Никогда'. 'Ты пророк, – вскричал я, – вещий! 'Птица ты – иль дух зловещий, Этим небом, что над нами, – богом, скрытым навсегда, Заклинаю, умоляя, мне сказать – в пределах Рая Мне откроется ль святая, что средь ангелов всегда, Та, которую Ленорой в небесах зовут всегда?' Каркнул Ворон: 'Никогда'. И воскликнул я, вставая: 'Прочь отсюда, птица злая! Ты из царства тьмы и бури, – уходи опять туда, Не хочу я лжи позорной, лжи, как эти перья, черной, Удались же, дух упорный! Быть хочу – один всегда! Вынь свой жесткий клюв из сердца моего, где скорбь – всегда!' Каркнул Ворон: 'Никогда'. И сидит, сидит зловещий Ворон черный, Ворон вещий, С бюста бледного Паллады не умчится никуда. Он глядит, уединенный, точно Демон полусонный, Свет струится, тень ложится, – на полу дрожит всегда. И душа моя из тени, что волнуется всегда. Не восстанет – никогда! Перевод К. Бальмонта (1894)
Как-то в полночь, в час унылый, я вникал, устав, без силы, Меж томов старинных, в строки рассужденья одного По отвергнутой науке и расслышал смутно звуки, Вдруг у двери словно стуки – стук у входа моего. 'Это – гость, – пробормотал я, – там, у входа моего, Гость, – и больше ничего!' Ах! мне помнится так ясно: был декабрь и день ненастный, Был как призрак – отсвет красный от камина моего. Ждал зари я в нетерпенье, в книгах тщетно утешенье Я искал в ту ночь мученья, – бденья ночь, без той, кого Звали здесь Линор. То имя… Шепчут ангелы его, На земле же – нет его. Шелковистый и не резкий, шорох алой занавески Мучил, полнил темным страхом, что не знал я до него. Чтоб смирить в себе биенья сердца, долго в утешенье Я твердил: 'То – посещенье просто друга одного'.