близкого, но уже недостижимого, мертвого, по-настоящему мертвого. В городе, на улицах, занятый, я не чувствовал этого, а тут… Выронил все, выскочил на улицу. Нет, домой я больше не ходок. Потом, может быть… потом, да.
Я нашарил монтировку под сиденьем в фургоне и немного постоял, прикидывая. В конце концов, если выбирать, то выбирать лучшее. Во втором подъезде жила семья, глава которой свил роскошное трехкомнатное гнездо. Я заходил к ним однажды по какому-то соседскому делу. Дальше прихожей меня не пустили, но и прихожая мне понравилась. У них, кстати, жила сиамская кошка.
Едва я, намучившись, распахнул дверь, эта самая кошка метнулась мне под ноги и — хвост трубой — сбежала вниз по лестнице. Внутри меня ждала награда. Расставив и засветив в густых сумерках множество свечей, я смог по достоинству оценить содержимое квартиры-гнезда. Холодильник, уже, разумеется, потекший, предоставил мне гораздо более изысканный ужин, чем я обеспечивал себе сам. В баре нашлось, чем запить еду. Я вдавил клавишу импортного комбайна — шкала осветилась: он имел автономное питание. На всех диапазонах молчало, ни одна искусственная радиоволна не блуждала сейчас между планетой и тем слоем в атмосфере, который заставляет ее отражаться. Сперва я было принялся крутить ручки, слушать, замирать от внезапных писков и шорохов, но уже через четверть часа примерно бросил это, искренне изумляясь своему порыву. Ведь мне все стало ясно еще в городе. Я подумал. Нет, утром. Чуть ли не в самый первый момент, я только не мог тогда понять, откуда это чувство. А ясно уже было. Не знаю, чем объяснить. Ничем, наверное, и не объяснить. Как и вообще все. Все это.
Я выключил приемник, вогнал в щель кассету, одну из многих в подкассетнице. Мне было все равно какую, я только сделал совсем тихо.
Глоток за глотком в меня вливалось спокойствие. Ушедший мир перестал казаться укором, гораздо больше меня занимала (и изумляла) стремительность перестройки моих собственных взглядов. Хотя, если вдуматься, то ничего удивительного нет. Я никогда не желал зла людям — всем, сколько их есть, -но как-то случилось так, что у меня не было никого, кому персонально я мог бы желать добра. Родителей не помню, бабушку, у которой рос, давно похоронил и отгоревал свое. Жены не было. Друзей не нажил, а приятели не в счет.
Не отыскивалось во мне ни честолюбия, ни особой зависти, черной ли, белой, ни бушующих страстей; я часто злился на себя, обзывая амебой, но поделать ничего не мог и жил вроде бы как все, сначала учился, потом работал.
Но я был один.
И я остался один. И получается, что приобрел я больше, чем потерял, и поэтому не могу с искренностью сожалеть о прекратившейся истории человечества. Да и кто знает, она, быть может, продолжается где-нибудь, в таком же точно мире, но без меня. А я вот, оказывается, принимаю случившееся, не колеблясь. Не задумываясь ни на секунду о, возможно, кого-то другого будоражившей бы тайне его, о его, если хотите, механике, о его физической сущности. У него нет физической сущности. Чудо, устроенное мною самим или кем-то для меня, или чей-то эксперимент надо мной — не все ли равно? Просто некоторые мои мысли, — я ведь всегда имел много времени на размышления, — непостижимым образом получившие реальное воплощение…
Мои тайные страхи, подспудные радости и отчаяния. Мысли о невыполненных обещаниях — мне и мною самим. Мысль о тщете любви и о холоде одиночества среди людей. Мысль о том, во что превращается планета и во что превращаемся на ней мы. Мысль о несбыточности мечты человеческой и о лжи… Наверное, у меня были слишком грустные мысли, или жизнь моя сложилась как-то не так, но что делать? Она была, и надо было жить…
Не заметив как, я прикончил бутылку. Хотел по привычке поставить к ножке стола, но передумал и, — почему нет? — размахнулся… Когда бутылка попадает в экран телевизора, первым делом слышишь звон, треск, всхлип прорвавшегося вакуума, стук осколков, шипение, хрип и наконец видишь потрескавшийся экран с черным звездчатым отверстием, дальше там какая-то сеточка, она порвана и помята, и в ней торчит засевшая половинка горлышка. Но это еще не все. Второй бутылкой можно… я огляделся, — ага, в хельгу. Вот это вот хельга, или там горка — в нее. В хрусталь. У меня, знаете, никогда не было хрусталя. И хельги не было, или там горки. Не собрался как-то. Так-с, ну, здесь жить уже нельзя, того и гляди порежешься. Видите, я полностью отдаю себе отчет. Берем тр-ретью и… А что, собственно, я развоевался? Ты чего развоевался-то? Ты не знаешь, что должен делать сейчас? Не-ет, ты знаешь…
С горящей свечой в руке и фляжкой коньяку в кармане я вывалился на лестничную клетку. Попробовал соображать, но сейчас это было трудно. У порога лежала моя монтировка, я подобрал ее. Начал вскрывать все двери подряд, временами отхлебывая из фляжки. Сперва у меня хватало ума только растворять двери, потом в одну из них я зашел, бормоча «кис-кис-кис», поблуждал в потемках, потом — в следующую, и в следующую, и в следующую, натыкаясь всюду на мебель. В какой-то момент прямо перед собой я увидел обои в полоску, а на них — квадратную декоративную тарель. Тут я решил задержаться и немного пострелять (портупея все еще была на мне). Долго укреплял свечу и прицеливался. Дело оказалось увлекательным, хотя и несколько шумным.
Ищем, значит? Ба-бах! Надеемся, не веря. Ба-бах! В единый, значит… ба-бах! — миг. Ба-бах! Ба-бах! Соплеменники. Со-планетники, со-участники. Ба-бах! Дзинь! — гильза во что-то. М-да, шумно. Уши. Заложило. Это из-за ограниченного объема. Объема пространства. Надо же, как это я, все понимаю. Выпьем по этому случаю.
Следующая пуля сбила свечу, я шагнул куда-то, ноги у меня заплелись, и я рухнул.
3
Очнулся оттого, что совершенно затекла и онемела рука: я на ней лежал, как выяснилось. В комнате было уже светло, в сантиметре от лица ножка чего-то задирала край темно-желтого паласа. Я посмотрел вверх — кресло. Наверное, пора было вставать, но сперва я подтянул к себе чудом уцелевшую фляжку и выпил остатки. Мне сразу стало лучше. Поднялся, обозрел все вокруг. Почему-то пробито даже оконное стекло, хотя тарель висела на противоположной стене. Теперь, кстати, на ее месте болталась короткая веревочка и чернело множество аккуратных дырочек. Я поднял пистолет, он был пуст — пуст, и в стороне лежала вторая обойма, тоже выстреленная, и под ногами была россыпь гильз, показавшихся мне слишком маленькими. Мы гуляли.
Три двери на лестничной клетке были раскрыты, я вышел из четвертой. Сориентировался, пошел к оккупированной мною квартире перекусить. Там ликвидировал следы вчерашнего погрома, наскоро поел, сунул в карман бутерброд и отправился.
Это была нелегкая работа, особенно когда я, закончив со своим домом, перебрался в соседнюю четырнадцатиэтажную башню. Здесь я не знал хотя бы даже приблизительно, где могут оказаться животные, поэтому приходилось вскрывать все двери подряд.
…всадить жало ломика у замка, отжать дверь, ударить плечом, не подалась — еще отжать, еще ударить… пожалуйста, думайте что хотите, я действительно полагаю, что таким вот образом искупаю вину, часть вины… совсем маленькую часть… всадить, отжать, ударить… эй, милый, да кому и думать-то, ты един, ну, положим, могу оказаться и не один, хотя это мало что меняет, то есть наверняка… ударить! ударить! ударить!., наверняка не меняет, но что интересно, в сегодняшней моей яви я, продрав глаза, не сомневался ни на миг, нет, нет, нисколько, будто сто раз уже просыпался так… кошка… беги, беги, смотри-ка, все убегают от меня, свободу чуют, что ли?… отжать следующую дверь, ударить, ты становишься неплохим взломщиком… теперь, пожалуй, не грех признаться, что вчера я был попросту не в себе, пытался что-то такое рассуждать, а на самом деле внутри все визжало и тряслось от еле сдерживаемого ужаса, боялся верить, боялся не верить… я ведь очень обыкновенный человек, кто-кто, а очень обыкновенные люди больше всего на свете боятся ломки своей опостылевшей очень обыкновенной жизни, нет, я еще поразвлекаюсь, ого-го, как я поразвлекаюсь… вот же дьявол, позапираются на сто засовов, еще! еще ударить!… а с часами-то все как решилось просто: в той же квартире-гнезде нашлись электронные, да четыре пары, а могли вообще найтись механические — не все же, как я, забыли завести… всадить ломик… сейчас 13.55, да, долго вожусь, надо что-то придумывать, и вообще, по квартирам — это
