брошено:
— И газета ваша тоже дурацкая.
— Это почему? — удивился я.
— Только и делаете, что власть ругаете.
— А она хорошая, эта власть?
— Какая б не была, а нечего её ругать. Таким как вы тем более.
Помню, однажды на нас большие люди навели милицию и прочие службы дознания — они заявились к нам с обыском, как раз в то утро, когда вышел очередной номер газеты. Вахтёрша, увидев происходящее, немедленно убрала нашу газету со стойки, целую свежую пачку. И спрятала куда-то.
Какой восхитительный инстинкт послушания и преклонения! — подивился я тогда. Какая реакция мгновенная! «Чай, милиция просто так не придёт. Чай, за дело их жучат, чертей. Уберу-ка я газетку с глаз, поди там недозволенность какая опять пропечатана».
И вот недавно вахтёров стало четыре.
В слабой надежде я подумал, что с новоприбывшей мы не поругаемся. А что, будем вести себя предельно корректно и всячески ей улыбаться. И она поймёт, что мои беззлобные и милые люди, никому не желающие зла, никогда не мусорящие, ни делающие ничего дурного — и не будет нам вредить.
На третий день работы, опять в сдачу номера, в девять вечера в нашу дверь раздался дикий стук, совершенно очевидно — ногами и кулаками одновременно.
Пожар, подумал я.
За дверью стояла новая работница вахтенной службы. Начала она сразу с предельно высокой ноты:
— Ну-ка уходите отсюда!
— В смысле? — удивился я.
— В девять часов вы обязаны уйти!
— Слушайте, — попробовал я объяснить, — мы тут работаем два года, а вы два дня. По четвергам мы сдаём номер. Согласно договору с арендодателем, мы имеем право тут находиться…
— Я не видела никакого договора. Убирайтесь! — воскликнула она восхитительно громким голосом, и совершенно кинематографично указала мне пальцем на выход.
— Идите в свою будочку, — посоветовал я, и закрыл дверь.
Так она стала приходить каждые три минуты, долбить в дверь и кричать:
— Я сейчас милицию вызову! Вышвырнут вас отсюда!
Два дня работает, говорю. На следующий день ей, конечно же, показали приказ о том, что мы имеем право работать допоздна.
Думаете, это что-то изменило?
В последнюю субботу (я имею право работать по субботам), ко мне в 4 часа вечера пришла на работу жена. Дверь в здание была заперта. Она позвонила в звонок. На неё не отреагировали. Тогда она позвонила мне на мобильный: не открывают чего-то. Я вышел и увидел эту же вахтёршу, она сидела на месте недвижимо, глядя в синюю стену напротив вахты. На улице под дождём стояла моя жена и удивлённо смотрела сквозь стекло.
Что бы сделали на моём месте? Я вот ничего не сделал. Открыл дверь и пустил жену. Когда мы уходили, жена, которой я ничего не объяснил, сказала вахтёрше приветливо: «До свидания!» Ей не ответили.
Меня очень мучает: где их находят, таких суровых, таких боевых, таких непреклонных? Может их в специальных местах выращивают? Может, это специально выведенная порода какая-то? Или, может, они представители иной цивилизации?
Проходя ежедневно мимо поста вахтёра, я вижу следующую картину.
С бесстрастным лицом сидит человек и смотрит перед собой. Они никогда не читают, никогда. У них в будке нет радио. Могли бы там, не знаю, вязать, писать письма детям, да хоть бы кроссворды разгадывать. Но они просто сидят. Изо дня в день, из месяца в месяц.
Интересно, о чём они думают? — волнуюсь я. — У них есть какие-нибудь мысли вообще? Как вот можно целую сутки сидеть и ничего не делать?
У Василия Шукшина есть документальный рассказ «Кляуза» с сюжетом почти идентичным. Только он в больнице лежал, но это не важно.
'В 11 часов утра (в воскресенье) жена пришла ко мне с детьми (шести и семи лет), я спустился по лестнице встретить их, но женщина-вахтер не пускает их, — так описывает ситуацию Шукшин, — Причем я, спускаясь по лестнице, видел посетителей с детьми, поэтому, естественно, выразил недоумение — почему она не пускает? В ответ услышал какое-то злостное — не объяснение даже — ворчание: 'Ходют тут!' Мне со стороны умудренные посетители тихонько подсказали: 'Да дай ты ей пятьдесят копеек, и все будет в порядке'. Пятидесяти копеек у меня не случилось, кроме того (я это совершенно серьезно говорю), я не умею 'давать': мне неловко. Я взял и выразил сожаление по этому поводу вслух: что у меня нет с собой пятидесяти копеек'.
Женщина-вахтер тогда вообще хлопнула дверью перед носом жены. Тогда стоявшие рядом люди хором стали просить ее: 'Да пустите вы жену-то, пусть она к дежурному врачу сходит, может, их пропустят!'
<…>
После этого женщина-вахтер пропустила жену, так как у нее же был пропуск, а я, воспользовавшись открытой дверью, вышел в вестибюль к детям, чтобы они не оставались одни. Женщина-вахтер стала громко требовать, чтобы я вернулся в палату…
Тут я не смогу, пожалуй, передать, как ОНА требовала. ОНА как-то механически, не так уж громко, но на весь вестибюль повторяла, как в репродуктор: 'Больной, вернитесь в палату! Больной, вернитесь в палату! Больной, я кому сказала: вернитесь сейчас же в палату!' Народу было полно; все смотрели на нас.
При этом женщина-вахтер как-то упорно, зло, гадко не хочет понять, что я этого не могу сделать — уйти от детей, пока жена ищет дежурного врача. Наконец она нашла дежурного врача, и он разрешил нам войти. Женщине-вахтеру это очень не понравилось'.
После этого случая, через пару дней, к Шукшину приехали в гости писатель Василий Белов и секретарь Вологодской писательской организации Коротаев.
«Я знал об их приезде (встреча эта деловая), поэтому заранее попросил моего лечащего врача оставить пропуск на них, — пишет Шукшин, — В шесть часов они приехали — она не пускает. Я опять вышел… Она там зло орет на них. Я тоже зло стал говорить, что — есть же пропуск!.. Вот тут-то мы все трое получили…
В вестибюле в то время было еще двое служителей — ОНА, видно, давала им урок «обращения», они с интересом смотрели. Это было, наверно, зрелище. Я хотел рвать на себе больничную пижаму, но почему-то не рвал, а только истерично и как-то неубедительно выкрикивал, показывая куда-то рукой: «Да есть же пропуск!.. Пропуск же!..» ОНА, подбоченившись, с удовольствием, гордо, презрительно и гордо кричала: «Пропуск здесь — я!»
В финале рассказа, заново в процессе описания переживший всё это унижение, Шукшин говорит: «…Прочитал сейчас все это… И думаю: “Что с нами происходит?”».
Да всё то же самое, Василий Макарович. Чёрт знает что.
«Снять чёрную ржавчинку, вскрыть белую грудочку…»
Смешно и грешно говорить об этом, но меня всегда будет мучить одно кромешное желанье: побывать
