И — до сих пор неподвластны толпе докторов,— рушатся самые прочные дружбы и семьи. А у певицы — горлом не песня, а кровь! Голос несчастья над городом мечется снова… Странно, что в эти минуты, всему вопреки, веришь в извечную помощь тихого слова, В скорую помощь протянутой доброй руки… …Ну, приди же, любимый! Приди! Одинокой мне быть запрети. Приходи, прошу, приходи. За собой меня поведи… Стрелки глупые торопя, не придумывая ничего, я уже простила тебя — повелителя своего. Все обычно в моей мечте, Я .желаю — совсем не вдруг — быть распятою на кресте осторожных и сильных рук! Чтобы стало нам горячо, а потом — еще горячей!.. И уткнуться в твое плечо. И проснуться на этом плече… …Вот видишь, тебя и любимым назвать я успела! Не надо бы — сразу… Ведь лучше — когда постепенно. Ведь лучше — потом, лучше — после… Любимый, послушай, ведь лучше… Но где я найду, это самое «лучше»?! О, если бы знал ты, любимый, как страшно и дико давать о себе объявленье в газету: «Блондинка, вполне симпатичная, добрая, среднего роста… Ее интересы: домашний уют и природа. Имеет профессию. Ищет надежного друга…» О, если бы знал ты, как все это пошло! И — трудно… Порой, в темноте, рассуждаю я очень спокойно: пройдет одиночество это, наступит — другое. Настанет пора, и закружатся листья из меди. В окошко мое постучит одиночество смерти. Нет, я не пугаюсь. Я знаю, что время жестоко. Я все понимаю.
