окна тянуло ночным холодом, — занялся камином. Когда там весело заплясали язычки пламени, он налил себе стакан шотландского виски — впервые после несчастного случая — и включил телевизор, надеясь, что радость от вновь обретенной возможности видеть хотя бы на время примирит его с очередным боевиком, как водится, начисто лишенным здравого смысла. Не находя в подобного рода поделках даже проблеска мысли, Даниэлю обычно было жаль терять на них время.
Спустя несколько минут он, к своему удивлению, обнаружил, что телевизор выключен, стакан с виски забыт на краю стола, а сам он с папками на коленях сидит в придвинутом к огню кресле.
В первой папке оказались одни фотографии. Отчеты, по всей видимости, находились в других. Он взял верхнюю фотографию и вдруг почувствовал, как кровь стынет в жилах.
Кто, черт подери, это снимал?! На снимке, сделанном во время того памятного пикника, была изображена Лесли. Стоя на коленях на расстеленном на траве одеяле, она снимала блузку. Рядом Даниэль, наклонившись, помогал ей развязать какие-то бретельки на спине. Снимок был сделан под таким углом, что на нем не было видно не только Миранды, но и хотя бы одного служащего компании, которые в тот день кишмя кишели в парке. Более того, фотограф каким-то образом сумел поймать момент, когда телесного цвета купальник оказался в тени и создавалось впечатление, что под снимаемой блузкой у Лесли нет ровным счетом ничего…
Даниэль с отвращением отбросил фотографию в сторону и взял следующую: они с Лесли возле перевернутой лодки. Их купальные костюмы скрыты под водой, а голые плечи исподволь намекают на полную обнаженность. Рука его покоится на ее шее, пальцы погружены в волосы…
Еще не успев взять в руки последнюю фотографию, Даниэль увидел розовые, белые и желтые пятна и понял, какой момент на ней запечатлен. Дыхание у него перехватило. Хотя люди, лежавшие среди цветов, были одеты, едва ли у кого-нибудь могли возникнуть сомнения в том, что они занимаются любовью. Мужчина лежал на женщине в характерной позе, она тянулась к его лицу дрожащими — Даниэль помнил это как сейчас — пальцами…
— Даниэль, ты еще не спишь?
Он поднял голову, непонимающе огляделся, и только тут до него дошло: то, что он вначале принял за стук собственного сердца, на самом деле было стуком в дверь. Лесли стояла у двери его спальни, и Даниэль вдруг задохнулся, почувствовав, что легкие его едва не лопаются, до краев переполнившись сладковато- горьким запахом львиного зева.
— Минутку! — Он поспешно захлопнул папку и со всей скоростью, которую позволяло развить его больное колено, бросился открывать, в глубине души опасаясь, что голос ее на самом деле ему просто почудился, вызванный из затаенных глубин памяти впечатлениями от фотографий.
Однако за дверью действительно стояла Лесли, и была она так прекрасна, что на несколько мгновений он потерял дар речи. Судя по строгому деловому костюму: длинный, прямого покроя пиджак и такая же юбка, она только что вернулась со встречи с Хаггерти.
— Привет, — выдавил он наконец, все еще не в силах отвести от нее глаз. Ему всегда очень нравилась Лесли такая, как сейчас: деловая, уверенная в себе женщина. Полагающая, что этот образ в состоянии отвлечь внимание от ее необычайной, поразительной красоты. На самом деле это очень походило на попытку удержать солнечный свет в бутылке.
— Привет, — ответила Лесли, нервно поправляя выбившийся из пучка завиток. — Можно войти?
В голосе ее звучало некоторое сомнение, как будто она не была уверена в том, что он скажет «да».
— Конечно, — улыбнулся Даниэль и сделал шаг в сторону, пропуская Лесли в комнату. — Садись, пожалуйста. — Он указал на кресло возле камина. — А я пойду натяну какие-нибудь джинсы.
— Не надо, — остановила его Лесли. — Не беспокойся, пожалуйста. Я знаю, сейчас поздно. Наверное, ты уже спал.
— Нет, — возразил Даниэль, вспомнив о папках. — Только собирался. — Он был чрезвычайно доволен тем, что ее не смущает его халат. Меньше всего ему сейчас хотелось выходить переодеваться, оставляя ее наедине с этими фотографиями.
Тем не менее что-то в ее поведении насторожило Даниэля. Так и не сев, она подошла к огню и протянула к нему ладони. Судя по выражению лица, мысли ее витали где-то далеко.
— Что с тобой, Лесли? — Он подошел чуть ближе и тоже ощутил исходящий от пылающих поленьев жар. — Что-нибудь не так? Хаггерти передумал в последний момент?
— Нет, — не оборачиваясь, Лесли покачала головой, и отблески пламени заиграли на ее каштановых волосах. — Он подписал все бумаги. Все прошло как нельзя лучше.
— Отлично! — Даниэль еще недостаточно вник в дела компании, чтобы должным образом оценить, как важна была эта сделка, но, зная, сколько труда вложила в нее Лесли, он был искренне за нее рад. — В чем же тогда дело? Что случилось?
Она глубоко вздохнула, как будто пытаясь успокоить какие-то свои затаенные чувства, прежде чем ответить.
— Это касается отца, он только что звонил.
О Боже! От бешенства у Даниэля на мгновение потемнело в глазах. Черт бы подрал этого упрямого ирландца! Он же обещал ничего не говорить Лесли, пока не начнет лечение. И вот теперь одним звонком все разрушил.
Даниэль приблизился к девушке и положил ей на плечи ладони.
— Твой отец погибнет, если ему не помочь. — Он сильнее сжал пальцы. — И это единственный способ заставить его согласиться. Пожалуйста, не сердись.
— Не сердись? — Повернувшись к нему, она подняла раскрасневшееся от жара лицо. Глаза ее искрились, как будто вобрав в себя отблески пламени. — Я не сержусь, Даниэль. Я… — Она запнулась, глаза ее напряженно вглядывались в его лицо, словно пытаясь отыскать на нем точное слово. — Я бесконечно тебе благодарна. Настолько благодарна, что даже не знаю, что сказать. Мне кажется, на этот раз ему удастся справиться с собой. Он уже назначил встречу с одним из врачей. — Голос ее дрогнул: — Я не могу позволить тебе оплачивать его лечение, но то, что ты сумел убедить его обратиться к специалистам… Видел бы ты, в какую ярость он приходил, когда это ему предлагала я… — Глаза ее наполнились слезами. — О, Даниэль, если бы ты знал, что ты для меня сделал! Как долго я сражалась с этим в полном одиночестве.
— Те времена кончились, Лесли. Ты больше не одна.
Охваченный неодолимым желанием помочь, защитить, он еще крепче сжал ее в объятиях и теперь их лица почти соприкасались. Глаза Лесли были широко открыты, на щеках пылал румянец, губы находились так близко, что Даниэль ощущал тепло ее дыхания. В этом лице можно было утонуть, оно манило обещанием исполнения его самых сокровенных эротических фантазий, самых безумных грез.
Она принадлежала ему. Словно теплый воск, она таяла в его руках, уходила в. него, растворялась в нем. Он приблизил губы для поцелуя, не в силах больше противостоять сжигающему его желанию. Она была его, и он уже не мог остановиться и не взять то, что ему принадлежало.
Но прежде чем их губы соприкоснулись, Лесли прошептала:
— Спасибо. — Губы ее дрогнули. И опять, как молитва: — Боже, как я тебе благодарна…
Эти слова полоснули его как ножом, и он отпрянул в ужасе, глядя на ее полураскрытые в сладостном обещании губы. Что он делает? Неужели это горячее, нестерпимое желание обладать ею совсем лишило его рассудка? Чем он, собственно говоря, отличался от Симона? Подобно брату, он выявил ее слабые места и теперь был готов воспользоваться переполнявшим ее чувством благодарности. Обратить его в поцелуи, затем — в ласки, затем…
Нет! Он заставил себя отпустить ее плечи, и руки его бессильно, как плети, повисли вдоль тела.
— Не стоит меня благодарить, — хрипло, с трудом шевеля пересохшими губами, произнес он. — Я всегда рад тебе помочь.
— Даниэль… — Лесли, казалось, изумило его внезапное отступление. Ладонь ее легла на его обнажившуюся под халатом грудь.
Это было словно прикосновение пламени. Позабыв о колене, Даниэль дернулся в сторону, ногу пронзила боль, и он, не в силах сдержать стон, едва не рухнул на пол. Вскрикнув, Лесли подхватила его под руку, не дав ему упасть.
