болтали. Четвертый — офицер с металлическими листиками на погонах, — стоя у окна, смотрел на улицу.
Увидев меня, полицейские замолчали.
Я мог лишь молча развести руками:
«Такие дела, ребята…»
Они согласно закивали.
Я попытался объяснить на иврите, что произошло, но нельзя сказать, что преуспел. Переходить на английский я не стал. Помогал себе только пантомимой.
Компьютер был все еще не выключен.
—Тут. — Я показал, как сидел перед экраном. — И вдруг…
Я обернулся к звонку, висевшему у двери под потолком.
— Фью… Фью… Фью…
Полицейские снова поощрительно закивали.
Офицер попросил мое удостоверение личности, я представил его не без секундного колебания. Он переписал мои данные.
Спросил о чем-то, показав на прихожую.
Я понял, что никогда не смогу объяснить полицейским свою версию, поэтому предложил:
— Кофе?
Они отказались, все еще поглядывая на меня.
Офицер с листочками на погонах — что-то вроде старшего лейтенанта — поднялся, обвел взглядом книжную полку. Внимание его привлек том «Советского Энциклопедического Словаря» с его полутора тысячами страниц убористого текста.
Офицер взял его с полки, полистал. Потом взвесил на ладони.
Полицейские заулыбались. Мне показалось, что прежде им не приходилось видеть столь солидное и абсолютно, по их мнению, ненужное издание, поскольку оно было не на иврите и не на английском.
В квартиру вошел еще один полицейский. За ним появилась симпатичная, всегда немного печальная блондинка по имени Шарон, старшая по подъезду, уроженка Румынии, оказавшаяся случайно не на работе.
Я догадался, что меня обеспечили переводчиком.
Но полицейские уже поднялись.
Покидая квартиру, офицер прошел по салону, вмешавшему одновременно кабинет и кухню, задумчиво открыл кухонный шкаф, что-то сказал. Я не понял.
Не прощаясь, стражи порядка потянулись к двери.
— Что случилось?
Шарон говорила со мной медленно, на намеренно обедненном иврите.
Ситуация напоминала старый, с бородой, анекдот, происхождение которого молва приписывала случаю, происшедшему с поэтом Расулом Гамзатовым.
«— Пожалуйста, один кофе… — попросила знаменитость в буфете московского Дома литераторов.
Дипломированные буфетчицы Дома переглянулись.
«Один кофе!» А не «одно», как у этой шушеры, которая тут постоянно пасется…
Знаменитость продолжила:
— И один булка…»
Примерно так мы объяснялись со старшей по подъезду.
Я подвел ее к двери, вышел на лестничную площадку и показал положение, в котором находился раненый. Потом продемонстрировал место в прихожей, где он лежал. Шарон кивала, сочувственно поглядывая на меня.
Она мне симпатизировала: я не выбрасывал пакеты с мусором из окна, аккуратно оплачивал уборку подъезда, не водил проституток. В конфликте с марокканкой, проживавшей подо мной, Шарон держала мою сторону.
Я, как мог, обрисовал внешность и одежду убитого.
— Молодой… Черный… В джинсах…
— Эйфо? — спросила она, уходя, улыбнувшись в последний раз грустной своей улыбкой.
Я не понял.
«Где?» — спрашивала она.
—Ма «эйфо»?
«Что „где“?»
Черт возьми!
«Один булка…»
Она спрашивала про труп.
К прибытию полиции трупа в моей квартире не оказалось!
Я появился в столичном банке «Независимость» за год с небольшим до гибели Камала Салахетдинова.
Это было на другой день после звонка в редакцию.
Банк выглядел солидно, занимал огромный, отделанный заново светлый особняк с широкой парадной лестницей, имеющей круговые галереи на всех четырех этажах.
Секьюрити внизу пропустили меня, лишь мельком взглянув на просроченное редакционное удостоверение,
Тут не грешили бдительностью.
Между тем начиная с девяноста четвертого года, после первого нападения на коммерческий банк, когда преступники захватили в центральном офисе «Тори-банка» почти миллиард в валюте, в Москве существовала прямая угроза любому кредитному учреждению.
Прежде чем направиться к президенту банка, я побродил по коридорам. Глазами специалиста оценил положение с охраной.
Обстановка в банке напоминала домашнюю.
Секьюрити, сидевший у монитора, на протяжении нескольких минут ни разу не взглянул на экран. Происходившее у подъезда и в переулке оставалось вне его интереса.
Кабинет председателя совета директоров Камала Салахетдинова я узнал по направленному «глазу» под потолком на втором этаже. Никакой вывески на двери не было.
Наташа, помощница президента банка, обаяла меня фальшивой, неискренней улыбкой:
— Здравствуйте. Вы приехали…
Я разгадал девушку еще по первому разговору по телефону: «В тихом омуте черти водятся».
Если бесовская сила пока не появилась, можно было не сомневаться в том, что она еще даст о себе знать.
Помощница, несомненно, жила в неполной семье и прошла суровую школу детства, знавала крутых парней во дворе, чердак, качалку, интриги и ссоры девиц.
На воле, в камере, в армии такие, как она, точно показывали ватерлинию общественного мнения. Не высовывались. Были скрыты серой массой.
«Городские крысы выживают вопреки всему, несмотря на капканы, мышьяк, затопления…»
Она, без сомнения, точно выполняла волю начальства, была абсолютно надежна в узком кругу, худа и не очень здорова, вся — сплав надежд и тоски молодой неустроенной женщины, время которой уходит.
Семьи у нее в ближайшее время не предвиделось.
—Екатерина Дмитриевна, к вам… — пропела она в трубку.
С лица ее не сходила та же благостная неискренняя улыбка, которая сказала мне не меньше, чем голос.
Еще через секунду она обернулась:
—Екатерина Дмитриевна ждет вас…
Кабинет президента банка был выдержан в белых и черных тонах. Стандартная офисная мебель. Из кабинета можно было войти во внутренние апартаменты с гостиной, кухней, ванной, туалетом.
Лукашова поднялась мне навстречу.
