внезапно повернулось. Его убрали. Вспомнили, когда римлянам понадобился крест — распять Спасителя…
Монах был явно обрадован, когда приехала Лена со своими российскими бабульками с парома. Туристок уже подкупил ее напор. Они забрасывали девушку вопросами.
На Лене была джинсовая кургузая курточка, топорщившаяся на высокой груди, черные в обтяжку брючки и туфли, удлинявшие и без того длинные ноги.
— Здр-л-авствуйте…
Мы чуть прикоснулись друг к другу пылавшими щеками.
Бабулькам что-то передалось. Они притихли, но… Жизнь брала свое! В том числе и личная тоже.
Причина интереса братвы к монастырю Креста открылась быстро.
—Храм основан византийцами, но с шестого века за помощь в подавлении какого-то восстания его отдали грузинам…
Я слушал внимательно.
—Под второй колонной справа похоронен великий грузинский поэт Шота Руставели. На фреске он воспроизведен в полный рост…
Имя Шота Руставели вряд ли говорило Джамшиту больше, чем кликухи грузинских воров в законе и авторитетов…
О'Брайену оно говорило о многом.
Я достал снимок, найденный мною на вилле в Рамоте. О'Брайен был сфотографирован тут, в монастыре, На фоне фрески.
—У Грузии особое отношение к храму. Посетивший Иерусалим президент Грузии Эдуард Шеварднадзе подарил монастырю икону с изображением Иверской Божьей матери, которую можно видеть на этой колонне…
Авторитет не мог это не учитывать. Благотворительность в пользу монастыря поднимала имидж миллионера. Сейчас храм переживал не лучшие дни. Брат Евгений признал:
—В период расцвета тут бывало до семисот послушников. Сейчас только десять.
Подошел монах, которого я перед тем видел, черный, худой. Прислушался. Не коллега ли? Может, возглавляет службу безопасности монастыря? Брат Евгений перевел для него на иврит свою реплику и мой вопрос:
— Паломники у вас останавливаются?
— Как правило, нет.
— А сейчас?
— Два-три человека…
Коллега брата Евгения взглянул на меня пристально. Мои вопросы становились неприлично назойливыми. Это было похоже на дознание. Я замолчал.
Бабульки уже спешили. Мы с Леной беззастенчиво обнялись тут же, в храме. Лицо Лены горело.
—Звоните…
Я снова обошел все здание. Крепостные стены. Низкая многопудовая дверь. Полная безопасность… В Иерусалиме существовал юридический казус: на внутренние помещения храмов — христианских и мусульманских — израильское законодательство не распространялось. Церкви, мечети, монастыри обладали экстерриториальностью. Уникальное явление в международном праве!
Я осмотрел кельи наверху. Мне показалось, что за неплотно закрытой дверью одной из них кто-то находился. Теперь мне всюду мерещились преступные авторитеты и их телохранители…
Здание израильского парламента с вертолетной площадкой для первых лиц страны возвышалось над монастырем.
Рядом, в огромном Парке Роз, так же, как у нас напротив Ваганьковского кладбища в Москве, время от времени собирались любители авторской песни, поклонники незабвенного Владимира Высоцкого…
По другую сторону шоссе, сразу за монастырем, начинался крутой подъем, который уже не прекращался, пока не достигал центральной части Иерусалима.
Это был район Рехавии, считавшийся одним из дорогих и престижных.
«Мне снился этот монастырь…. — сказал Джамшит. — И ты тоже. И будто юриста видят там неподалеку, в кафешке…»
Может, он получил эту информацию от Арлекино…
«Кафешка вблизи монастыря! И там же дом!»
Я немного походил по Рехавии…
Небольшое кафе, встретившееся мне, выглядело довольно уютно. Красная герань, легкие белые столики, высокие тумбы у стойки… На приколотой сбоку записке значилось какое-то слово, написанное незнакомым шрифтом.
«Грузинское письмо?»
Кафе было закрыто. Продолжалась суббота.
Что-то подсказывало мне, что Джамшит имел в виду именно это кафе.
Я остановил проезжавшее такси. Водитель-араб знал английский. Через несколько минут я уже был недалеко от дома, в Пате, у Цветных Камней…
Я вышел на автобусной остановке. Вокруг было безлюдно. До исхода субботы автобусов не предвиделось. С рекламных ограждений смотрели громадные портреты покойного любавичского рэбе. Крупные квадратные ногти на розовых пальцах рэбе — каждый величиной с грецкий орех — были аккуратно обрезаны. Первый хасид, чистый в своих помыслах и физической жизни, седой старик, смотрел сквозь меня безучастно, но внимательно. В этой жизни мне не суждено было оказаться среди его учеников. Кроме того, по законам Галахи я не был игуди. Евреем. Это в России я и еще несколько людей считали меня таковым…
«Ладно…»
Метрах в пятидесяти от остановки возвышались Цветные Камни. Мечтательный художник- монументалист или профессиональный маляр, нанятый иерусалимским муниципалитетом, раскрасил в яркие цвета огромные валуны, громоздившиеся у шоссе. Тайник в районе Цветных Камней по дороге в Гило достался мне в наследство. Можно было лишь гадать, кто им пользовался первым и когда и как о нем узнал «Лайнс». Проходя мимо вделанного в балластную призму тайника, я наклонился, открыл его. Крышка приводилась в движение с помощью рычажка. Положил чек, закрыл. Поддал ногой балластные камни.
«Все…»
Бесконечно долгий телефонный звонок проник в мой сон и неожиданно материализовался в виде острого металлического крючка, который словно зацепил мой сонный мозг. Крючок был наподобие тех, что устанавливают против осетровых на браконьерских сетях — каладах — на Каспии. На мгновение я ощутил себя белугой или осетром. Теперь, если бы я ускользнул, меня ждала верная смерть — от заражения, которое неминуемо настигает в результате царапины от калады… Телефон все звонил, пока я не осознал себя лежащим на кровати в Иерусалиме, в квартире, которую снимал. Я схватил трубку.
— Слыхал сообщение про Ашдод? — Голос был знакомый. Рэкетир тоже знал последние новости.
— Ну?
— Слыхал или нет?
— Что тебе?
— Вот как ты заговорил! Хочешь, чтобы напомнили? Сейчас наберу 111 — и тебя возьмут… Этого ждешь?
Я дал понять, что такой вариант нежелателен.
— То-то… — Он был удовлетворен. — Когда рассчитываться думаешь? Пять тысяч, которые ты занял…
— Я не занимал!
Все началось сначала.
—Смотри, чувак, с огнем играешь. В Мидраш-а-Русим захотел?
Русское подворье, тюрьма, точнее, ИВС Иерусалимского городского округа, у которого все время толпились арабские жены и матери преступников…
—Для начала там тебя отделают, как черепаху… Чего молчишь?
