Расстегнули ремни. Как и предполагал Омельчук, чемодан распался на две половинки, перетянутые крест-накрест резинками изнутри.
— Держите двери!
Помощник и старший опер ринулись на две стороны к дверям. Телефоны заливались, как назло. Кто-то попытался открыть дверь из коридора.
— Сюда нельзя пока!
Омельчук быстро прощупал вещи.
«Майки, рубашки…»
Есть!
Плоский пакет, завернутый в номер «Литературной газеты», между шерстяными спортивными штанами с лампасами и майкой.
«СССР. Паспорт…» Не то! «Санаторная путевка», «Курортная карта…»
Омельчука пробил холодный пот. «Хорошо, что развернул! А то унес бы на свою голову! Обыск у начальника милиции…»
Проверка ничего не дала. «А вдруг!.. Виталька, тихоня! Мать твою! Неужели прикол?!»
— Есть!
В углу, под плавательной шапочкой и плавками, черный пакет — «Фотобумага».
— Боялся — засветятся!
Омельчук перевернул пакет на ладонь.
— Оно!
«Партийные билеты… Пропуска… Прикрепления, талоны в столовую…»
— «Кремлевка»! — прошептал старший опер от двери.
— Все! Закрывай! — Омельчук уже прятал конверт под пиджак.
Чемодан снова заперли, старший опер с помощником затянули ремни.
— Не так сильно! Перетянешь…
Омельчук легким от счастья шагом вошел к генералу. Скубилин и Созинов все сидели за чаем. Генерал взглянул вопросительно. Омельчук кивнул. Для верности похлопал себя по груди.
— Ну, что ж! — Скубилин круто закончил разговор. — Считайте, что договорились. Привозите рапорт, будем запрашивать личное дело…
Через минуту генерал Скубилин уже звонил заместителю министра Жернакову:
— Борис Иванович, победа! Поздравляю! Документы у меня!
Вернувшуюся с задания оперативную группу в отделе милиции никто не встречал. Было по-будничному тихо. Игумнов еще внизу услышал шум, бегом бросился к лестнице. В кабинете у Качана что-то произошло. Последние метры Игумнов преодолел прыжком. Рванул дверь. Коренастый, в клетчатой сорочке малый у стола обеими руками держался за ухо. Игумнов узнал: «Катала из поезда! Тот, что обул Пай-Пая! Вор проиграл ему деньги старухи Розенбаум!..»
— Прокурора! — заорал шулер. — Барабанную перепонку сломали!
Рядом стоял расстроенный Качан.
— Вот и прокурор! — Игумнов появился вовремя.
— Гражданин прокурор! Врача срочно!
— Что здесь?
На его глазах разыгрывался спектакль.
— Вот он! Меня…
— Каким образом?
— Слева…
— Держи!
Игумнов без размаха, коротко врезал справа.
— Полегчало?
Все происходило в классических традициях московской уголовной конторы.
— Послал меня! В моем же кабинете! Представляешь?
Качану не надо было ничего объяснять: в последнюю секунду он пожалел обидчика, смягчил удар…
«И вот результат…»
Игумнов подошел ближе.
— Как теперь?
Катала убрал руку.
— Все, начальник… Закурить найдется?
— Пока перебьешься! — Игумнов обернулся к старшему оперу. — Деньги при нем?
— Вот… — Качан достал целлофановый пакет. — Почти все новыми сотенными. Сложены по девять штук, десятой обернуто.
— Вернешь, начальник? — спросил катала.
Игумнов спросил у старшего опера:
— Розенбаум тут?
— Сейчас.
— А ты пока считай деньги… — Игумнов подвинул катале пакет. — Все тут?
— Отпускаешь меня?!
Качан быстро вернулся вместе с потерпевшей. Старуха Розенбаум снова играла под дурочку. Или под маленькую девочку. Игумнов вспомнил бабку незадолго до ее смерти, свою злость на беспомощность старухи. Казалось, бабка переживает от того, что, выкормив и воспитав сумасбродного внука, обженив, а потом разведя и снова женив, она должна была еще довести его до пенсии, похоронить, а затем уже спокойно умереть с сознанием исполненного долга. Но тут из-за болезни что-то застопорило.
— Здравствуйте… — Потерпевшая сразу заметила пачки сотенных на столе. Катала продолжал считать.
— Они?
— Кроме этих… — Розенбаум показала на стопку старых сотенных, они лежали особняком. В коридоре послышались шаги. Бакланов — в тяжелой, просоленной форме гаишника, так и не сменивший ее в течение суток — вошел в кабинет; за ним со своей обманной суетливой улыбочкой прошмыгнул младший инспектор. Позади топал брюхатый Цуканов. Игумнов показал рукой, чтобы они не мешали. Снова обернулся к Розенбаум.
— Почему вы считаете, что деньги — ваши?
— Я их складывала по десять, — объяснила старуха. — А потом видите: они все новенькие! Я их обменивала. Каждую.
Катала заерзал. Оставшиеся купюры он уже не считая просто сгреб в кучу.
— Все! — объявил он. — Все на месте. Расписаться в протоколе обыска?
— Конечно.
— А насчет суммы? Указать?
— Все как положено!
Протокол лежал вместе с деньгами. Катала вывел сумму прописью. В конце нескромно, на пол-листа, поставил подпись.
— Вот!
Игумнов положил документ в стол.
— Могу идти? — Катала поднялся. Пакет с деньгами все еще лежал на столе.
— Как я могу задержать? Но вот женщина… — Игумнов кивнул на потерпевшую. — Она утверждает, что деньги у нее украли в том поезде, где ты их выиграл…
— Это — ее проблемы! Все ко мне?
— Ты, главное, не волнуйся!
— Я и не волнуюсь! Документы у меня в порядке. Прописка, паспорт…
Игумнов обернулся к Качану.
— А ты сказал: «Паспорта нет!»
Это была чистейшая импровизация.
