Варламова. Возможно, это повлияло и на его педагогическую деятельность, которая пошла на убыль. В 1842 году он был вынужден поступить на должность учителя пения в Воспитательный дом.
Как это часто бывает в жизни, тучи неприятностей сгущались над головой еще недавно удачливого и преуспевающего музыканта. Осложнились его отношения не только с Верстовским, но и в собственной семье. Раздоры семейные в конечном счете привели к разводу с женой, но дети остались с отцом.
Скоро стало невозможным и само пребывание Варламова в Большом театре. В декабре 1843 года Александр Егорович уходит из театра. Через год он решает переехать в Петербург, надеясь там как-то упрочить свое положение, устроиться на службу и получить жалованье, достаточное, чтобы обеспечить семью.
...И снова холодный столичный Петербург после уютной Москвы, в которой так привычно жилось и легко творилось Александру Варламову.
Правда, теперь он уже не только учитель пения, дирижер хора, капельмейстер, но и довольно известный композитор, автор многих, весьма распространенных песен и романсов. И все-таки в Петербурге он чувствует себя скованнее, не ощущает той родной, близкой атмосферы, что так помогала в Москве.
В Петербурге все надо было строить заново. Примет ли его петербургская публика, избалованная итальянской музыкой? В Москве, до отъезда, он, не задумываясь, с легкостью отвечал, что сочинять музыку можно где угодно и тем более в Петербурге, в котором он бывал и долгое время жил. Но теперь, когда он приехал сюда, все оказалось сложнее.
Он ощущает равнодушие петербургской театральной дирекции, и на первых порах ему приходится зарабатывать на скромное существование с семьей частными уроками, выступлениями в концертах, изданием романсов.
Но и в Петербурге талантливого музыканта ожидали удачи: например, знакомство с Александром Сергеевичем Даргомыжским, вскоре выросшее в дружбу. У этих двух композиторов было много общего: склонность к вокальному жанру, знание городской песенной традиции, любовь к фольклору, цыганскому пению. Многие ранние произведения Даргомыжского дают основание предполагать, что они написаны не без влияния варламовского творчества, в частности его городского бытового романса. Очень скоро композиторы стали встречаться на домашних вечерах, где Варламов имел возможность показать себя во всей широте своего прекрасного камерного дарования.
Постепенно Александр Егорович Варламов занимает, как и в Москбе, заметное место в художественной жизни столицы, общается с выдающимися петербургскими певцами: О.А. Петровым, П.А. Бартеневой, А.Я. Билибиной, встречается с художниками П.П. Соколовым и К.П. Брюлловым.
У Бартеневой была огромная и заслуженная слава: она владела обширным, разнообразным репертуаром, тонко интерпретировала исполняемые ею произведения. Пленительным назвал пение Бартеневой поэт И.И. Козлов в посвященном ей стихотворении. В одном из домашних альбомов Бартеневой вместе с романсами Глинки помещен и ранний варламовский романс «Ох, болит да щемит...».
Это дает возможность предположить, как считает исследователь творчества Варламова Н. А. Листова, что знакомство композитора и певицы произошло еще в Москве, где в 1830 году состоялся дебют Бартеневой, исполнившей алябьевского «Соловья». Теперь же Варламов посвящает ей свои произведения «Сяду ль я на лавочку...» и «Вдоль по улице...». О том, что Бартеневу и Варламова связывала преданная дружба, свидетельствуют письма композитора к ней в моменты отчаянной, безысходной тоски, тяжелых периодов нужды в его жизни.
Интересно, что в Петербурге, в отличие от концертов московского периода, где иногда звучали и сочинения иностранных авторов, Варламов выступал с произведениями лишь отечественного искусства. В концертах Александра Варламова звучали и романсы Глинки, и народные песни. Скорее всего, Варламов делал это из чувства протеста перед поклонением итальянской и французской музыке, свойственным высшим слоям петербургского общества.
Петербургская публика обычно называла варламовские концерты, устраиваемые в зале Петербургского университета, «русскими народными концертами».
Варламовские романсы нравились не только соотечественникам, но и зарубежным певцам, например Полине Виардо. «Г-жа Виардо-Гарция в восхищении от русских романсов и песней композитора Варламова, сама поет их в совершенстве, и весьма жаль, что поет их не для публики...»; «Мы были свидетелями, как она обрадовалась, встретив случайно в одном доме г. Варламова: она тотчас села за фортепиано и пропела его «Сарафан»...» — писали о Виардо петербургские газеты.
И в свою очередь Александр Варламов не мог равнодушно отнестись к искусству великой певицы. Восхищенный исполнением Виардо «Соловья» Алябьева, он посвящает ей свой романс «Ты не пой, душа- девица...».
Нередко бывает Александр Варламов на вечерах в доме писателя графа В.А. Соллогуба.
Варламов — частый посетитель панаевских «вторников», где он встречает и литераторов и артистов. Вот что писала Авдотья Яковлевна Панаева-Головачева о знакомстве с Варламовым и его второй женой в Петербурге в своих воспоминаниях:
«У моей приятельницы я познакомилась также с Варламовым, композитором романсов... У Варламова были уроки в богатых домах... Я редко встречала супругов, которые так были бы сходны по характеру: оба добрые, готовые всегда помочь нуждающимся, когда у них были деньги. Они не думали о завтрашнем дне, а наслаждались жизнью при всяком удобном случае. Если Варламов получал деньги за уроки или за продажу своего нового романса, то задавал пир горой, а вскоре затем приходил к жене Межевича мрачный, потому что его жена и дети сидят без обеда, лавочники не отпускали более в кредит провизии, требуя уплаты долга.
— Ехали бы домой, сочинили бы романс, продали бы его, вот и будут у вас деньги, — советовала Варламову моя приятельница.
Варламов ударял себя по лбу и просил ее выбрать коротенькие стихи какого-нибудь поэта. С книгой он отправлялся в зало, садился за фортепиано и сочинял музыку. Домой он боялся идти, опасаясь атаки лавочников. Через некоторое время Варламов являлся в комнату, где мы сидели, и пел новый свой романс, уже положенный на ноты. Варламову было тогда лет под 50, голоса у него уже не было никакого, а в молодости, говорили, у него был очень приятный тенор. Варламов торопливо прощался, спеша в музыкальный магазин запродать свой романс. Через три часа муж и жена Варламовы приезжали уже в коляске с корзиной вина и приглашали Межевичей на вечер».
Как вспоминает современник, у В.С. Межевича, редактора журнала «Репертуар и Пантеон», собирался по вечерам небольшой круг сотрудников, долго и горячо ораторствовал Аполлон Григорьев, пел Варламов надтреснутым, но полным выражения голосом свои задушевные романсы. Иногда, как вспоминал А.А. Фет, Аполлон Григорьев певал «по целым вечерам, аккомпанируя себе на гитаре».
Свое отношение к Варламову Григорьев выразил в посвященном ему стихотворении:
Выступления в концертах, сольные концерты, уроки по вокалу, по композиции и дирижированию, которые давал Варламов, не приносили достаточных средств для благополучной жизни его семьи. Необходимо было устраиваться на службу. Письма к Бартеневой говорят о тщетных попытках композитора поступить в певческую капеллу: «Не имея духу явиться самому к Вам, я решился написать и объявить Вам мою крайность, тем более, что прошедший раз Вы были так добры, что сами мне предложили быть полезной... Бедное мое семейство в отчаянии...»
Непрекращающаяся борьба Александра Варламова с нуждой не мешает ему, однако, создавать в это время новые произведения. Он пишет романсы на слова Пушкина («Мери»), Михайлова («Вижу, ты прекрасна...»), Фета («Давно ль под волшебные звуки...») и др. Творчество Варламова, например элегический романс «Мне жаль тебя...», с его напряженной эмоциональностью и сумрачной, страстной
