Карамзин, историограф, о причинах николаевских выстрелов пишет по-другому: видел императора на коне среди войска и камней пять, шесть упало к моим ногам. Когда грянула первая пушка, Шарлотта упала на колени и подняла руки к небу. Почему я женщина в эту минуту! — это крик Шарлотты. А императрица Мария Фёдоровна сказала: что скажет Европа! После дня 14 декабря у Шарлотты начались нервические припадки и трясение головы. Но голова у неё, кстати, тряслась и до 14 декабря, не наше дело.
15 декабря 1825 года за победу над революцией всем нижним чинам в награду Николай дал по 2 рубля, по 2 фунта говядины и по 2 чарки вина. Он уволил ненавистного графа Аракчеева от дел, роздал в знак поощрения мундиры императора Александра полкам лейб-гвардии, этой милости он лишил только гренадерский и Московский полки, мятежные. Николай похоронил императора Александра и умерших вслед за ним историографа Карамзина и императрицу Елизавету Алексеевну, вдову Александра, если учесть ещё наводнение, смерть друга Александра Уварова, казнь жены Аракчеева Минкиной, — прямо шекспировские трупы.
По делу декабристов доносы шли со всей России, одни обвиняли в мятеже Царскосельский лицей, другие Харьковский и Казанский университеты, а князь Максутов, к примеру, донёс, что виноваты Невский проспект и Красный мост и посоветовал Николаю запереть в Петербурге все колокольни, чтоб не было сигнала к революции. Верховному уголовному суду преданы дела 121 декабриста. Первое заседание суда 3 июля, последнее 11 июля 1826 года. Сенатор Павлов предложил четвертовать шестьдесят трёх, подвергнуть постыдной смерти ещё трёх и одного простой смерти, но получалась картина неполная, шестьдесят семь штук, некуда деть пятьдесят четыре. Суд решил четвертовать четырёх, отсечь голову тридцати одному, а прочих сослать в вечную каторгу. Николай смягчил дело. Пятерых он повесил, а остальным дал жизнь в тюрьме. О пятерых: офицеров не вешают, а расстреливают, ну, это воров вешают, — вот и повесил их Николай, как воров из шайки. Он их вешал 13 июля 1826 года на Кронверкском валу Петропавловской крепости, Пестель и Каховский повисли сразу же, а Рылеев, Муравьёв-Апостол и Бестужев-Рюмин сорвались с петель, с грохотом упали. Николай их вешал во второй раз. Историк пишет: ходили слухи, что Николай сказал — по приговору не будет пролито крови, он удивит всех своим милосердием. И вдруг случилось обратное. Не случилось обратное. С повешенных разве льётся кровь? — ни капли, Николай не соврал, он же отменил указ Верховного суда об отсечении 31 головы, вот тогда было б крови, кровеизобилие. Николай удивил, он удавил, — словоигра, острота.
После повешения Николай бледнел, мрачнел, ходил в церковь, заперся в кабинете. Генерал-адъютант Дибич пишет: войско держало себя с достоинством, а злодеи с тою же низостию. Это во время повешения, отклик, то есть злодеи падали вниз, всё ниже и ниже с виселиц. Потом увезли их в ночное время на устроенное для животных кладбище Голодай и там неизвестно где закопали.
О Сенатской площади, о декабристах — пишут, присоединимся, но не забудем, что: 1) самому старшему из мятежников Тизенгаузену 47 лет, Лунину 38, Краснокутскому [10] 38, очень немногим 36, остальным же, более 100 арестантов — до 30 лет, мичману Мише Бестужеву 17; 2) Поджио[11] в крепости, самоописание: сторож! — крикнул я. Молчанье… — Часовой! — вдруг ключ заскрипел в замке, входит сторож и расставляет на столе миску оловянную со щами — одну, другую с гречневой кашей и тарелку, на которой разложены четыре кусочка телятины. — Это обед? — спросил я. Молчание. — Дай же, — я сам себе отвечал, — поизведаю эту стряпню! Щи — что за капуста! Что за жир, вдобавок подгорелый! Посмотрим телятину, на воде жаренную. На каше должен был остановиться, сливочное масло до того меня покривило, что сторож счёл меня за бунтовщика и вынес почти нетронутый обед. — Авось не будет ли другое? — крикнул я, и при этом желании явился плац-адъютант. — Что вам угодно? — Прикажите внести мой чемодан, также и трубки и табак. — Здесь этого не полагается. — Я солдатского чёрного хлеба не могу есть, а в белом мне отказали. — Булка положена за чаем. — А табак? — Сердце царёво в руце Божией, пожалуйста, потише. Под вечер принёс мне сторож кружку чаю, четыре кусочка сахару и ломоть булки. Мучения, которые я испытывал ночью на ложе, давали мне понятия о прокрустовом одре (блохи). Но у меня была медвежья шуба с собою и я её употребил… 3) На личных допросах Николай сказал Николаю Бестужеву вы знаете, что всё в моих руках, и если бы мог довериться в том, что впредь буду иметь в вас верного слугу, то готов простить вам. Бестужев: Николай! В том-то и несчастье, что вы всё можете сделать, что вы выше закона, желаю, чтобы впредь жребий ваших подданных зависел от закона, а не от вашей угодности. 4) 14 декабря полковник Булатов отказался начальствовать над войсками на Сенатской. При личном допросе Николай: я удивлён, видя вас в числе мятежников, полковник! Булатов: это я удивлён, что вижу вас пред собою. — Что это значит?! — Вчера два часа стоял я в двадцати шагах от вас с двумя заряженными пистолетами и с твёрдым намерением убить вас, но возьмусь за курок, и сердце мне отказывает. Николаю понравилось. Полковник Булатов умер 19 января 1826 года в каземате Петропавловской крепости, после очередного сеанса с Николаем: он бился головою о стену и раздробил себе череп. 5) Правитель дел следственной комиссии Боровков[12] пишет о Якубовиче: он старался увлечь более красноречием, нежели откровенностью, так, стоя посреди залы в драгунском мундире, с чёрною повязкой на лбу, огромные чёрные усы, он сказал: цель наша — счастие отечества; нам не удалось — мы пали; но для устрашения грядущих смельчаков нужна жертва. Я молод, виден собою, известен в армии храбростью, так пусть меня расстреляют на площади подле памятника Петра Великого. 6) Николай Муравьёв сослан в Сибирь без лишения чинов и дворянства и 18 апреля 1827 года уже пошёл в службу городничим города Иркутска. 7) Николай говорил на допросе князю Граббе-Горскому[13] и остальным: вы должны сознаться во всём, сказать истинную правду и тогда надеяться на моё милосердие. 8) На личном допросе Рылеев признался в конце: свою судьбу вручаю тебе, Николай. Николай откликнулся, послал жене Рылеева 2 000 рублей, через несколько дней она получила ещё 1 000 рублей от императрицы, и Рылеев пишет жене: молись за императорский дом, милости, оказанные нам Николаем и Шарлоттою, глубоко врезались в сердце моё (деньги врезались), что бы со мной ни было, буду жить и умру за них. Но жить ему не пришлось, он умер за них, дважды повешенный. 9) И. Ростовцев[14] донёс на декабристов и пишет: я не воображал, что Николай до такой чрезмерной степени велик душою!
Щёголев пишет: Николай выдавал себя не за того, он играл, в дни и месяцы сыска над декабристами Николай показал своё лицо в неожиданно зловещем освещении, царь-актёр, искусно меняющий личины. Не актёр Николай, хоть и пел арии, он — всем неожиданность — царь-лжец, да никому и в голову не пришло, что царь будет лгать малым сим, и не прекословили, веря в помазанность: царь — высшее, его слово правдиво. Николай — первый очеловечил престол, то есть он играл всё же, но играл не царя, а оказался человеком, с тех пор на царя стали смотреть как на генерала, злого и логичного, от Богоносца не осталось и следа на земле. Нужно сказать, при Александре не было тайной канцелярии, шеф жандармов генерал- адъютант Бенкендорф, ещё его звания — командующий николаевской главною квартирою (с девами), а директором канцелярии III отделения назначил Николай ещё одного. Бенкендорф пишет; под моим начальством средоточие высшей секретной полиции, которая в лице тайных агентов должна способствовать действиям жандармов. Николай пишет: лучше предупреждать зло, чем преследовать его наказанием, когда оно уже возникло (это о доносах). Бенкендорф спросил: каковы руководящие инструкции? Николай как раз держал в руках носовой платок, он протянул его генералу и сказал: вот тебе вся инструкция, чем больше отрёшь этим платком слёз, тем вернее будешь служить моим целям.
22 августа 1826 года коронация Николая. Ясно, без облаков, климат у солнца блестящий, обряд венчания совершён Новгородским митрополитом Серафимом, ему содействует Киевский митрополит Евгений и московский архиепископ Филарет, во время обряда ассистенты Николая братья Константин и Михаил. После речи Филарета Николай залился слезами, тот говорил о героизме в душе Николая. На другой день после коронации Константин уехал из Москвы в Варшаву, сказав другу Ф. П. Опочинину[15]: теперь я отпет. Стали праздновать, Бенкендорф пишет: молодёжь снова принимается за танцы и уже значительно менее занимается устройством государства, политикой обоих полушарий и мистическими бреднями. Средь торжеств Николай урвал день, чтоб ускакать в Тулу, и он осматривал там ружейный завод. Праздник окончен 23 сентября фейерверком, только заключительный, финальный букет состоял из 140 000 ракет и грохотали 100 пушек. Из декораций фейерверка обратили на себя внимание Триумфальные ворота с надписью: УСПОКОИТЕЛЮ ОТЕЧЕСТВА НИКОЛАЮ.
Отставленный от дел Аракчеев получает впервые в жизни взятку: он просился за границу, едет, и Николай даёт ему на дорожные расходы 50 000 рублей. Но граф Аракчеев не принимает наград, чем и
