– Шабаш! – вскричал Платон. – Девочек я люблю! Девочек, черт бы тебя подрал! С икс-хромосомой, если знаешь, что это такое!
– Большое спасибо, любезный моему сердцу властелин, – голосом гаремного евнуха зачастил «Оболтус». – Позволь мне удалиться для глубоких раздумий…
– Катись колбаской!
Утром, едва Платон продрал глаза, его ожидал сюрприз. Из корабельной переборки прямо над его койкой выпирало женское тело. Торс, как у Венеры Милосской, головка, позаимствованная из «Эротической коллекции Видала», руки и ноги тоже отменные. Совсем живая женщина – все на месте: волоски, жилки, пупырышки на коже, веснушки. С переборкой она соединялась спиной и свободно могла двигать конечностями.
У Платона отвисла челюсть. Он лежал, вцепившись в одеяло, будто его собирались изнасиловать. Обнаружив, что постоялец не спит, «Оболтус» заговорил. На сей раз корабельный мозг разговаривал устами мадам, и голос его был восхитителен.
– Доброе утро, любимый! Ты знаешь, этой ночью я приняла важнейшее решение. Я поменяла пол. Теперь меня зовут Нинель…– Мадам потупила взор. Глаза васильковые, ресницами можно подметать пол. – Ты прекрасен. Я так хочу обнять тебя. Но не решаюсь. Разреши мне поцеловать тебя, любимый…
Она смотрела на него влажными глазами, призывно терла ножкой о ножку и тянула к нему свои прекрасные руки, словно моля о милосердии.
Платону хотелось закричать: «Оставь меня в покое! Убирайся отсюда! Я не стану сожительствовать с машиной!», но он понимал, что действовать нужно тоньше. Ведь при желании корабль может замуровать его в каюте и залюбить до смерти. Платон сделал несколько глубоких вдохов-выдохов и спокойно проговорил:
– Не торопи меня. Я еще слишком плохо тебя знаю. Чувство должно созреть. Поспешность может все погубить… Нинель не могла с ним не согласиться.
– Ты так умен, мой любимый! Я преклоняюсь перед тобой…
Она попыталась стать на колени, но стена не пустила. «А что будет, если „Оболтус' сможет породить совершенно автономную бабель? – с содроганием подумал археолог. – Или она будет всюду таскаться за мной, волоча по полу безразмерную розовую пуповину… Бр-р-р!!!»
Когда Платон решил отлить, он долго озирался по сторонам, выискивая в стенах и потолке туалета женские глаза или уши. Нинель была деликатна. Но едва он забрался в тесную душевую кабинку, снял пижаму и пустил воду, Нинель не сдержалась. Ее руки – одни только руки – моментально вылезли из стен и принялись нежно намыливать ему спину.
Ее плавные движения были полны эротизма, и Рассольников против воли возбудился. Нинель пришла в неистовство – стены кабинки завибрировали. Она хотела прямо сейчас, немедленно материализоваться под струями горячей воды и обрушить море ласк на любимого. Археологу пришлось бежать из душа в каюту, не домывшись. Видел бы кто его белые от ужаса глаза!..
Платон почувствовал себя совершенно беспомощным. Он был окружен со всех сторон. Вот-вот кит начнет переваривать Иону. Спастись можно было, только уничтожив корабль или катапультировавшись в межзвездное пространство в нескольких парсеках от ближайшей обитаемой планеты. И так, и этак – полный дохляк. В столь отчаянном положении Платон бывал нечасто. И потому, сломив в себе гордость, вместо того, чтобы позавтракать, он пошел на поклон к Непейводе.
А ведь вскоре после старта именно археолог предложил Двунадесятому Дому заключить «водяное перемирие»: «Давай друг дружку не беспокоить во время полета – отдохнем малость». Уж больно этот ходячий муравейник действовал Платону Рассольникову на нервы. На том и порешили. И вот теперь Платон решил просить о помощи. Понурив голову, он сказал в переговорное устройство:
– Кх-кхм. – Робость, как известно, украшает человека.
– Войдите, – невнятно ответили из-за двери.
Плита с полустершейся надписью «Осторожно, злая собака!» беззвучно уехала в стену. Археолог с опаской шагнул через высокий порог. Почувствовав опасность, Нинель могла в любой момент первой нанести удар. Например, прищемить его дверью или расплющить в лепешку, уронив на него потолок. Хотя, если она действительно любит Платона, то не станет причинять ему вред, что бы ни случилось.
Распавшись на составные части, Непейвода ровным слоем покрывал стены и пол каюты. Этакий серо- буро-черный ковер, который непрерывно шевелился и шуршал. При виде человека Дом и не подумал воссоздавать тело. Лишь напротив входа, над заращенным иллюминатором возник огромный рот.
– Моченьки больше нет? Или осталось чуток? – осведомился Двунадесятый Дом, и Платон с облегчением понял, что ему ничего не придется объяснять.
– Больше нет, – честно признал он. – В конце концов, это ведь ты купил его… Так что выручай.
– Хорошо, – ответил рот. – Я попробую. Посиди-ка здесь. – И живой ковер, колыхаясь, обтек незваного гостя и устремился в коридор.
Археолог плюхнулся на идеально заправленную койку и приготовился ждать развязки. «Или они сговорятся и тогда мне каюк, – думал он. – Или же сработает мужская солидарность… Ха-ха-ха! – самому стало смешно. – Почему-то я все время считаю этот муравейник мальчиком. Какой бред!.. Корабль-девочка и муравейник-мальчик. Ну и ну…»
Потом он включил экран на опустевшей стене каюты и задал режим поиска Непейводы. Нинель и тут не возражала. Изображение с камер слежения замелькало, мечась из одного конца корабля в другой. Ничего не разглядеть. Значит, «мураши» сейчас везде.
– Стоп! – приказал Платон. – Дай мне командную рубку. – Скорей всего, выяснение отношений произойдет именно там.
И тут корабль завизжал. Визжал он как будто весь целиком – пронзительно и истошно. Словно тысяча истеричных женщин одновременно наступили на жабу, увидели мышь или нащупали паука у себя на животе. Платон заткнул уши, но все равно мозги сверлил запредельный бабий визг.
– Сдаюсь! – через две минуты закричал корабельный мозг. – Сдаюсь! Я выполню любые условия! Только прекрати! «Похоже, не врет», – подумал Рассольников.
