к вентиляционным отверстиям.
Сейчас главной опасностью было изобилие воды. Если «мураши» опьянеют, они перестанут подчиняться приказам. Надо спешить. И Непейвода подстегивал их, не давая остановиться ни на мгновение.
Дым рассеялся, и кто-то из карантинщиков увидел, как по расколотому стенному экрану к потолку несется темная полоса.
– Они же уходят! – закричал он и, вопреки приказу, вскинул станнер.
Выстрел пришелся в хвост колонны «мурашей». Сотни парализованных клеточек осыпались на пол, но остальные – мокрые от воды и почти невменяемые– скрылись меж прутьев решеток.
Непейводе понадобилось полчаса, чтобы привести насосавшиеся клеточки в чувство. Тридцать минут драгоценного времени, когда с его напарниками могли сделать все, что угодно. При желании карантинщики успели бы допросить их с пристрастием и отправить на тот свет. Одна надежда на то, что комендант отложит эти приятные занятия на утро, а пока что будет заниматься поисками сбежавшего арестанта.
Дом полз по узким и темным ходам вентиляции в поисках личной каюты коменданта. Он вдохнул и раз и навсегда запомнил его индивидуальный запах. Для ходячих муравейников обоняние – важнейший инструмент познания мира. И теперь Двунадесятый Дом подбирался к вентиляционной решетке, принюхивался. Не то… Полз к следующей. Опять не то…
Искомый запах обнаружился к трем часам утра. Но начинать новый этап операции было рановато: из каюты не раздавалось ни звука. И Непейвода решил поглядеть, что происходит в карцере.
А там комендант лично допрашивал пленников. Вопросы касались только их сбежавшего компаньона. «Кто таков? Каким образом делится на части? Что ищет на Тиугальбе? Чего умеет? Чем вооружен?» Пленники отвечали охотно. Правда, старались не сказать лишнего. И о Новом Форте, само собой, молчали.
Карантинщики пока не применяли «специальные методы». Они дружно взывали к логике и здравому смыслу. Мол, вы же разумные сапиенсы, зачем вам умирать ради чужих личинок? Чем вы обязаны этим треклятым муравьям?
Насекомых никто не любит. А почему? Потому, что они кусают, жалят, сосут кровь человекообразных и разводят червяков в грибах. Но главное: они отрицают все, что дорого любым нормальным цивилизациям: культ индивидуальности, личную свободу и частную собственность.
Слушать коменданта было одно удовольствие, но у муравейника имелись неотложные дела. Снова к начальственным апартаментам Дом подобрался лишь часам к пяти. Теперь сквозь решетку доносился не только легкий аромат одеколона «Шипр» пополам с запахом мужского пота, но и забористый храп с присвистом. Значит, комендант крепости наконец закончил допрос, отдал все необходимые распоряжения и пришел досыпать.
Спал он шумно и, что называется, в удовольствие. Гипносон его был сладок. Наверняка, что-нибудь семейно-эротическое. Согласно уставу, старший офицер обязан быть образцовым семьянином.
Непейвода осторожно спускался по стене малой гостиной. Она была пуста. Каюта коменданта состояла из шести комнат, не Считая ванной и небольшого бассейна. Спальня находилась рядом. Надо лишь просочиться сквозь щель неплотно закрытой двери.
И тут пришельца почуял роскошный сибирский кот, пристроившийся в ногах у хозяина. Кровать была достаточно широка, чтобы вместить четырех разрешенных Кораном жен и еще дюжину кошек и собак. Сибиряк открыл глаза и злобно зашипел. Двунадесятый Дом попытался успокоить его, послав надлежащим образом выстроенную телепатему. Куда там! Кот только пуще разгулялся: вскочил на лапы, взъерошил серую шерсть, став похожим на шерстяной шар, и обнажил клыки. Шшшшш!!!
Пришлось его укусить. Кот завопил и скакнул на тумбочку с гипнопроектором. Обиженный кошачий мяв и грохот падающей тумбочки разбудили коменданта, но было уже поздно. Непейвода успел подобраться к изголовью постели и, стремительно образовав человеческое тело, стукнул ночником по голове хозяина. Бамс! Голова едва начала подниматься с подушки и тут же упала на нее снова. Не успев как следует проснуться, комендант отправился обратно в небытие.
Дальнейшее было делом техники. Слава богу, видеокамеры в спальне отсутствовали. Отключившегося ненадолго коменданта Двунадесятый Дом крепко связал самым обычным скотчем. Им же он залепил ему рот. Можно только посочувствовать роскошным командирским усам.
Теперь можно начинать разговор. Легкий укус – и пленник в розовой пижаме открывает глаза. Они тотчас становятся большими и круглыми. Страх – он всегда при тебе. И боль тоже вечна – она переживет века и цивилизации. Пока в Галактике есть жизнь, страх и боль будут править миром.
– Доброе утро, сэр, – церемонно обратился к пленнику муравейник. Он решил не принимать законченный человеческий облик, оставшись некой, словно бы сплетенной из проволоки, шевелящейся конструкцией. Пусть это будет элементом устрашения. – Самое время для приятной беседы.
Комендант что-то замычал, заворочался в постели, свалив на пол невесомое пуховое одеяло. Это был холеный брюнет среднего возраста с проседью на висках, загорелый, накаченный тренажерами. Даже сильные эмоции не могли полностью стереть с его лица скуку и пресыщенность. Ему надоела служба, но не надоела власть.
«Комфорт любишь, сучонок!.. А еще, небось, ловишь кайф, издеваясь над подчиненными. Тогда ты знаешь, что такое пытка, – с удовлетворением констатировал Непейвода. – Тем легче будет тебя сломать».
– Давай договоримся сразу: если ты попробуешь звать на помощь, я тебя убью и снова уйду в вентиляцию. Если же честно ответишь на мои вопросы и выполнишь мои скромные просьбы, мы расстанемся друзьями. Ты меня понял?! – произнес он с нажимом, нависнув над пленником.
Несколько клеточек при этом ссыпались на лоб и щеки коменданта и специально заскребли ножками, вызывая нестерпимый зуд. Этот прием ходячий муравейник испробовал уже неоднократно. Карантинщик изогнулся дугой на кровати. Он мычал и дергался, пытаясь избавиться от «мурашей», и одновременно хотел выразить свое согласие. Клеточки были удивительно цепкими созданиями.
– Повторяю: любая попытка освободиться или позвать на помощь – и тебе конец. Мгновенная, почти безболезненная смерть от ядовитого укуса. А муки я тебе обеспечу, если вздумаешь врать. Так позволь мне остаться гуманистом…
Комендант яростно закивал головой. Кажется, ему можно было верить.
