— В Хайде должно быть что-то особенное, — сказал себе встревоженный адвокат. — В нем есть что- то, а что именно, не знаю. Прости меня, Боже, он кажется не человеком, а представляется полутроглодитом, если так можно выразиться. Или это старая история доктора Фелля? Или низкая душа просвечивает в нем наружу и преображает его материальную оболочку? Я думаю, последнее верно, потому что, о, мой бедный Генри Джекиль, если когда-нибудь я видел печать сатаны на человеческом лице, то именно на лице твоего нового друга!
За углом торговой улицы, на площади, стояло несколько старинных красивых домов, в настоящее время по большей части потерявших свое прежнее блестящее положение и населенных людьми всевозможных положений: картографами, архитекторами, мелкими адвокатами и агентами неизвестных предприятий. Однако один дом, второй от угла, был занят целиком, носил на себе отпечаток комфорта и богатства, хоть в настоящую минуту и был погружен во тьму, так как в нем светилось одно полукруглое окошечко. У его-то двери остановился Утерсон и постучал. Ему отворил старый, хорошо одетый слуга.
— Доктор Джекиль дома, Пуль? — спросил адвокат.
— Я посмотрю, мистер Утерсон, — ответил Пуль и провел гостя в большую, но сумрачную приемную, вымощенную плитами, отопляемую по примеру загородных домов ярким открытым камином и заставленную дорогими дубовыми шкафами. — Угодно вам подождать здесь, сэр, у камина, или прикажете осветить столовую?
— Благодарю вас, я подожду здесь, — сказал адвокат и облокотился на высокую каминную решетку.
Комната, в которой он остался один, составляла любимую затею его друга-доктора; сам Утерсон любил говорить о ней, как об одной из самых привлекательных приемных Лондона. Но сегодня в душе адвоката был какой-то страх; лицо Хайда угнетало его мозг, он чувствовал (а это случалось с ним редко) тоску и отвращение к жизни. Благодаря мрачному настроению ему казалось, что он читает угрозу в мелькании отсвета камина на полированных шкафах, в беспокойном колебании теней на потолке. Сам стыдясь своей слабости, он все же почувствовал облегчение, когда вернулся Пуль и сказал ему, что доктора Джекиля нет дома.
— Я видел, что мистер Хайд вошел в дом через дверь бывшего анатомического зала, Пуль, — сказал он. — Позволительно ли это, когда доктора Джекиля нет дома?
— Вполне, сэр, — ответил слуга, — у мистера Хайда есть ключ.
— Очевидно, ваш господин очень доверяет этому молодому человеку, Пуль? — задумчиво заметил адвокат.
— Точно так, сэр, — подтвердил Пуль. — Нам всем приказано слушаться его.
— Кажется, я никогда не встречал здесь мистера Хайда?
— О, нет, сэр, он никогда не обедает у доктора, — возразил дворецкий. — Мы редко видим его в этой части нашего дома. Чаще всего он приходит и уходит через лабораторию.
— Ну, покойной ночи, Пуль.
— Покойной ночи, мистер Утерсон.
И адвокат пошел домой с большой тревогой в душе. «Бедный Гарри Джекиль, — думал он, — я чувствую, что он тонет. В молодости он был неукротим; это было давно, конечно, но в законе Божьем нет границ давности. Да, конечно, это так: Хайд призрак старого греха, едва скрытого позора… Наказание явилось, pede claudo, после того, как память все забыла, а себялюбие нашло извинение проступку!». И адвокат, расстроенный этими мыслями, стал раздумывать о собственном прошлом, заглядывая во все его тайники, чтобы убедиться, не выскочит ли и для него какой-нибудь чертик из табакерки в виде старого греха. Но его прошлое было совершенно безупречно; немногие люди могли так спокойно, как он, читать свитки своей жизни. Мелкие проступки, совершенные им, принижали его, однако, благодаря дальнейшим воспоминаниям, он снова поднимался в своем мнении, благочестиво прославляя свою судьбу: он часто бывал близок к ошибкам, но избегал их. Вернувшись к прежним думам, адвокат почувствовал в себе искру надежды. «Если хорошенько изучить этого мистера Хайда, — подумал он, — то, конечно, найдешь у него множество тайн и, судя по его виду, тайн мрачных; в сравнении с ними худшие заблуждения бедного Джекиля покажутся солнечным светом. Так не может продолжаться. Я холодею, представляя себе, как этот негодяй, точно вор, крадется в спальню Гарри. Бедный Гарри, какое пробуждение! И в какой он опасности! Ведь если только этот Хайд заподозрит существование завещания, в нем может родиться желание поскорее получить наследство. О, да, мне следует взяться за это дело… Конечно, если только Джекиль не помешает мне». Он прибавил «если только Джекиль не помешает мне», потому что его духовный взор снова ясно увидел странные статьи завещания.
ГЛАВА III
Доктор Джекиль спокоен
Через две недели, в силу счастливой случайности, доктор Джекиль дал один из своих веселых обедов, пригласив к себе пять-шесть старых товарищей, людей достойных и знатоков хорошего вина. Мистер Утерсон постарался остаться в доме доктора дольше всех. Впрочем, он нередко засиживался у приятелей. Там, где Утерсона любили, его любили очень. Хозяева всегда удерживали молчаливого, сухого адвоката после ухода веселых и разговорчивых гостей; затратив много усилий на оживление, они отдыхали в его молчании. Доктор Джекиль не составлял исключения в этом отношении. Теперь, когда они сидели у огня, по выражению глаз этого высокого, полного, пятидесятилетнего человека с мягким, может быть, немного ленивым лицом, тем не менее носившем отпечаток талантливости и доброты, было видно, что он искренне и глубоко любил Утерсона.
— Мне хотелось поговорить с тобой, Джекиль, — начал адвокат. — Ты помнишь твое завещание?
Наблюдатель мог бы подметить, что доктору не понравилась эта тема, однако он весело отнесся к вопросу.
— Мой бедный Утерсон, — сказал Джекиль, — клиент вроде меня для тебя несчастье. Я никогда не видывал человека в таком отчаянии, как ты, когда я передал тебе мое завещание; разве вот еще этот мелочный педант Ленайон приходил в такую же ярость от того, что он называл моей научной ересью. О, я знаю, он очень хороший малый, тебе незачем хмуриться, превосходный малый, и мне всегда хочется почаще видеться с ним. Но что правда, то правда, он мелочный педант, невежественный брюзга-педант. Никто не приводил меня в такое негодование, как Ленайон.
— Ты знаешь, я никогда не одобрял его, — продолжал Утерсон, безжалостно оставив в стороне последнее замечание друга.
— Моего завещания? Да, конечно, знаю, — сказал доктор несколько резким тоном. — Ты говорил мне это.
— Ну, и повторю еще раз, — произнес адвокат. — Я узнал кое-что о молодом Хайде.
Красивое лицо Джекиля побледнело так, что даже его губы побелели и под его глазами появились черные тени.
— Я не хочу слышать ничего больше, — сказал он, — я думал, что мы согласились бросить этот разговор.
— То, что мне передали, было отвратительно, — продолжал Утерсон.
— Это не может изменить дела. Ты не понимаешь моего положения, — заговорил доктор, немного путаясь в словах. — Мое положение очень затруднительно, Утерсон, и очень странно, очень странно. Разговорами делу не поможешь.
— Джекиль, — сказал Утерсон, — ты меня знаешь, мне можно доверять. Выскажись, и я не сомневаюсь, что мне удастся помочь тебе.
— Мой добрый Утерсон, — сказал доктор, — это очень хорошо с твоей стороны, очень хорошо, и я не нахожу слов, чтобы поблагодарить тебя. Я вполне верю тебе; я охотнее доверился бы тебе, чем кому бы то ни было, даже больше, чем самому себе, но я не могу. Только, право, все это не то, что ты воображаешь, и дело далеко не так уж дурно. Чтобы успокоить твое доброе сердце, скажу тебе одну вещь: я отделаюсь от мистера Хайда в ту минуту, как только мне вздумается. Вот тебе моя рука, что я не лгу. Еще одно замечание,
