верхушечной области сердца, что проходит без осложнений, да тебе ведь это все не важно. Важно, что остановка сердца, из–за которой он попал в больницу, произошла на почве тяжелейшего стресса, в следствии гибели любимого человека! Ты можешь себе представить, Катя, такую любовь и такое страдание, способное остановить сердце совершенно здорового человека!?! – она замолчала.
? Самое страшное было не в его сердце, а в его глазах. Отчужденность, а ещё глубже безумное зло! Это невозможно объяснить. Он мучительно хотел уйти из жизни, чтобы соединиться с нею… с тою, которую потерял… навсегда… – доктор утерла носовым платком слезу. Катя же сидела подобравшись, опустив глаза, вбирая каждое слово, словно это главный урок в её жизни, после которого стоять ей на божественном экзамене на аттестат духовной зрелости.
? …и одновременно безумная жажда мести! Выжить и отомстить! А потом и умереть! Ты можешь понять эту натуру?!
Потом у меня скоропостижно умер отец, остались долги, переживания, экзамены. Он мне помог, и мы сделались очень близкими друзьями. Да и до сих пор мы очень близки. Я уже поступила в ординатуру на кафедре, не без его влияния, и продолжала вести больного сердечнососудистым заболеванием г–на Фридланда. Я же послала его бумаги на комиссию по назначению инвалидности и, позже, нового освидетельствования больного с ухудшением его состояния. Это позволило ему совсем не появляться на официальном рабочем месте в государственной ювелирной фирме. Он теперь стал работать только дома. Через три года нашей связи… я, дура, влюбилась в молодого самца красавца и бросилась в омут безумной страсти! Левушка всё понял. Он простил. Он назвал это моим «жертвоприношением богине Любви». Очень скоро я разочаровалась в своем избраннике и в своих чувствах к нему, но было уже поздно – я родила чудную девочку. Левушка был крестным отцом. Он настаивал, чтобы я сохранила семью, но я тогда же поняла, что кроме него, моего Левушки, никто меня так не обласкает и не поймет и не удовлетворит. Я развелась. Жизнь моя с ним продолжалась в рамках тайны, вдалеке от шумных балов светского общества, где он блистал прежде и с первой супругой и со второй. Мы выходили из дому только по вечерам и ночам. Он доверял мне, ему даже легче было выбирать новых пассий, когда я была рядом. Анюта, София, Жанна. Катя, да ты некоторых знаешь. Я в ту пору ни дня не оставляла его в одиночестве, – она достала из пачки сигарету и закурила, – Хочешь?
? Спасибо. – Катя выпустила голубой дымок.
? Артур страдал больше всех. Старшие оставили отчий дом, но Артура был младшим, от любимой Ольги. Нет, нет, они не видели ни одной из наших подружек и наших головокружительных кутежей, мы встречались с ними на другой отдельной квартире. Но время, которое Левушка так мало уделял им, и разрыв, произошедший между ними, Львом Давидовичем, Анной и Генрихом на почве его поспешного брака с Ольгой, менее чем через год после смерти Реббеки, их матери, от рака, всё это сделало их чужими. Так он объяснял это. Генрих и Анна добились всего сами. Он помог им только получить образование, ну еще дал денег на покупку квартир. Они никогда не нуждались. Они относились к нему как больному, даже инвалиду, скорее моральному, нежели физическому. Потому, что, полагаю, Анна, как врач, подозревала о его мнимой болезни. Но молчала. Так было лучше всем. Не усугубляло раскола.
23
Минут через пять, очень долгих и напряженных, Артур прислушался, приоткрыл дверь в коридор, убедился, что там никого и вернулся в гостиную. Он постучал в дверь ванной комнаты. Она вначале едва приоткрылась, а потом распахнулась настежь. Бледный и взволнованный вышел к нему Федор.
? Ушел?
? Ушел. Да не переживай ты так, дядя Федя.
? Он очень плохой человек, Артур Львович. Я чувствую. Он вас преследовать будет. Не за преступление, а из личных амбиций. Я таких знаю. Он опасен. Надо бы от него избавиться.
– Но как, Федор?
? Найдем как, – Федор крепко задумался, но через минуту, словно вспомнил что, обратился к молодому человеку, – вы же кушать хотели, Артур Львович, по дороге сюда говорили о хорошем ресторане.
? Ну, да! Только этот гад весь аппетит отбил.
? Аппетит, может, отбил, а голод остался. Едемте. Я вас отвезу в отличный ресторан. Филе телятины с беконом, грибочки маринованные с картошечкой, не пожалеете. А главное Артур Львович, вдали от центра, за городом, на берегу залива. Народу сейчас никого. В покое посидим. Старика помянем. Едемте, я вас приглашаю.
Они выехали на черной «Волге» Федора на Невский, через Троицкий мост на Каменноостровский проспект и дальше на Приморское шоссе в сторону Сестрорецка. Из динамиков лилась музыка концерта Аллы Пугачевой.
? Любите Пугачеву, Федор Иванович?
? Как её можно не любить!
? Хорошая певица.
? И не певица она вовсе, она актриса! Каждое её выступление это театр. Драма или комедия. Я с ней прослезиться могу, хотя не склонен к сантиментам. И Мая её любила, и Ольга Сергеевна моя.
? Значит правда сильная актриса, если до слез трогает, Федор Иванович.
Водитель покосился на Артура и по–доброму улыбнулся.
? Чего это вы, Артур Львович, меня на Вы вдруг величать стали?
? Да неловко как–то стало, вы меня на вы, а я на ты, как барчук какой к слуге.
? А вы и есть барчук! Я вас с пеленок баловал… И Мая моя вас любила… играла с вами как со своим ребенком. И я преданный слуга ваш, как и был преданным слугой папеньке вашему. И не за деньги вовсе, нет. А за душу его, за доверие ко мне, за спасение жизни дочери моей, покуда спасать можно было, за лекарства самые дорогие и современные, что он ей из-за границы выписывал! Понимаете ли, Артур Львович? Это не та рабская покорность или холуйская услужливость, что повсюду у нас сейчас, да и завсегда было, перед власть имущими, когда в лицо сюсюкают и льстят, а за глаза ненавидят и предают. Лев Давидович и моя семья…. это одна жизнь. А потому и его семья это моя жизнь. Это вера моя! Так что уж зовите меня, Артур Львович, как и прежде, в детстве дядя Федя или Федор, как вам приятнее, а я вас буду как мне приятнее.
Артур поразился красноречию старика, обычно очень сдержанному и малословному, но промолчал. Они ещё проехали четверть часа по дороге обрамленной высокими соснами в снегу и обнаженными сиротливыми березками, как Федор свернул с шоссе на поляну перед деревянным домиком. За ним холодно и лениво плескалась серая вода Финского залива. Перед домом было место, вероятно, в летнее время для столов на улице, но теперь здесь лежал снег.
? Федор, я всё тебя спросить хотел, ты последнюю сиделку отца знал?
? Знал. Немного. Вот сядем за столик, закажем, я тебе и расскажу.
Они зашли внутрь. В полутемном зале ресторана, как и предсказывал Федор, было пусто и довольно прохладно. Деревенский стиль создавал уют и покой. Из угла лениво поднялся официант.
? Желаете пообедать?
? Нам бы столик, где потеплее.
? Счас всюду будет тепло. Включим отопление. Вон тама, в углу, будет нормально.
Официант ушел и тут же зажегся свет и заработали батареи отопления. Они устроились в углу. Вдруг Федор поднялся.
? Извините, Артур Львович, мне в туалет надо, последнее время часто нужда есть, простата… А вам не надо после дороги–то?
? И мне надо.
Они прошли в туалет. Когда вернулись на столе стоял штоф водки, соления, горячий хлеб с маслом.
? Режьте, Артур Львович, хлеб у них свой, домашний. Вон, ещё горячий.
Появился официант.
– Что прикажете заказать?
? Телятина в беконе есть?
? Как всегда.
