Любые ли предметы вооружения маркируют дружинное погребение, и можно ли выделить устойчивый «дружинный набор» оружия в погребальном инвентаре? Можно ли причислять к дружинным погребения, содержащие в инвентаре из предметов вооружения только стрелы (без предметов «дружинной культуры»)? Как атрибутировать безынвентарные погребения с оружием? В какой степени относятся к кругу дружинных древностей погребения, не содержащие предметов вооружения и включающие в то же время те или иные предметы «дружинной культуры»? Можно ли в качестве критериев дружинных курганов (помимо оружия) выделить какие-либо особенности погребального обряда в целом (размер и структура насыпи, фиксируемые по материальным следам ритуальные действия и др.)? Насколько иноэтничные вещи (в первую очередь скандинавские), которые считаются самыми яркими и очевидными маркерами «дружинной культуры», в действительности привязаны только к этой узкой социальной группе - дружинной организации, и являются ли они индикаторами только этой социальной группы?
Не вызывает сомнений сам факт того, что оформившаяся на восточно-славянских территориях около конца IX — начала X в. новая социальная структура (дружинная организация) сформировала и собственные этнокультурные феномены, значительно повлиявшие на сложение раннегородской культуры Древней Руси. Одним из таких феноменов стали и «дружинные курганы», как особый тип погребальных памятников. В связи с этим, анализируя социальную информативность погребений, Г.С. Лебедев пришел к выводу, что «группы погребений, совершенных по определенному типу ритуала, соответствуют общественным группам древних людей, сознававших общность своего положения, и выразивших это сознание в формах погребального обряда».[76]
Работа с материалами погребений и анализ содержащейся в них информации являются, вероятно, наиболее сложными в археологии, поскольку в этом случае мы имеем дело с результатом сознательных действий людей Средневековья, со своего рода «артефактным текстом», подчиненным определенной имманентной логике. Характер такой знаково-символической системы определялся социальным статусом покойника и ритуалами погребений, принятыми в данном обществе. В современной науке разработано несколько подходов к работе с подобными феноменами заупокойных практик, в том числе и направленных на реконструкцию социальных иерархий и маркеров разных страт.
Говоря о социоинформативности погребального памятника и обряда, необходимо отметить, что погребальная обрядность отражает не столько объективную реальность, существующую в обществе, сколько представление общества об этой реальности.[77]
Среди дифференцирующих признаков, характеризующих погребальные комплексы, выделяются два различных уровня, несущих различную историческую информацию. «Признаки явного уровня» трактовались самим обществом в качестве социальных индикаторов и регламентированные обрядом. Эти признаки как раз и призваны отразить существующие в обществе социальные концепции. «Признаки неявного уровня» содержат информацию о градациях общества, не осознававшихся самими его членами.[78]
Предметы вооружения в погребении, безусловно, являются «признаками явного уровня». Они показывают то место, которое занимал погребенный в социальной концепции общества, члены которого сочли необходимым сопроводить погребение оружием. Оружие здесь выступает как некий «символ», социальный маркер дружинного погребения.
Поэтому не род занятий, а именно место, занимаемое в социальной концепции общества, определяют присутствие оружия в дружинном погребении. Здесь достаточно вспомнить, например, детские погребения с оружием и предметами «дружинной культуры» (как, например, камерное детское погребение №110 (раскопки 1909 г.) в районе Десятинной церкви в Киеве). Погребенные дети, естественно, не могли являться действующими дружинниками, но, поскольку они принадлежали к дружинной среде, с ними в погребение клали при захоронении оружие. Также можно вспомнить случаи нахождения в «дружинных курганах» предметов ремесленного производства, культовых предметов, которые, естественно, не демонстрировали род занятий, а являлись определенным символом. Оружие, вероятно, также являлось символом, демонстрирующим место погребенного в имажинарно-мифологигеской социальной системе (которая может и отличаться от реальной социальной структуры) общества. Поэтому, вероятно, не всегда можно относить небогатые и малоинвентарные погребения с оружием к различным группам «рядовых вооруженных общинников», «ополченцев» (как это зачастую делалось в советской историографии) или др. То есть погребения с оружием можно интерпретировать как принадлежащие профессиональным воинам, поскольку только их социальный статус находил отражение в специфическом погребальном обряде (наличие оружия в инвентаре); другие социальные группы таких маркеров в погребальном обряде не имели. Именно поэтому только предметам вооружения при определении дружинного погребения можно отводить ключевую роль.
Обращает на себя внимание устойчивость процента погребений с оружием для крупных торгово- ремесленных поселений на Днепровском и Волжском путях. Как правило, воинские погребения составляют от 10 до 13 % по отношению к общему числу раскопанных курганов. Устойчивость этого процента для нескольких памятников говорит об однотипном характере присутствия здесь воинских контингентов.
В Гнездове погребения с оружием составляют по разным подсчетам от 10 до 13 %. Здесь в нескольких курганных группах, изначально насчитывающих около 3000 — 4500 тыс. курганов, исследовано около 1000 насыпей. В 115 курганах встречены предметы вооружения в погребальном инвентаре.[79] До 50 погребений Гнездова содержат из оружия в инвентаре только стрелы (как правило, от 2 до 5 штук), и при этом включают также предметы «дружинной культуры», на основании чего включены в круг воинских погребений.[80]
В Тимереве процент погребений с оружием составляет 12 %, в Михайловском — 11,5 %, в Петровском — 12 %. Всего в могильниках Ярославского Поволжья выявлено 85 курганов с предметами вооружения из 714 раскопанных насыпей. Среди них 34 кургана содержат в инвентаре одиночные стрелы, не сочетающиеся с другим вооружением[81] (что в процентном отношении от общего числа курганов с предметами вооружения сопоставимо с Гнездовым).
Учитывая, что в Гнездове численность постоянного населения колебалась от 400 до 600 человек,[82] можно предположить, что численность воинского отряда здесь должна была составлять около 50–60 человек (исходя из процентного соотношения погребений с оружием). Подобные размеры дружины реконструируются и для более раннего (IX - начало X в.) Супрутского контрольно-административного центра на Донском пути. По реконструкции А.В. Григорьева при общей численности населения Супрут около 300 человек здесь находился постоянный дружинный отряд численностью около 40 воинов (что также составляет 13 % супрутского населения).[83] Определение постоянного дружинного отряда для Тимерево, Михайловского и Петровского более осложнено. Если рассматривать эти пункты в Ярославском Поволжье как общий центр контроля торгового пути в этом регионе, то, возможно, речь идет о каком-то общем воинском отряде, отраженном в материале этих трех могильников (здесь уместно вспомнить общее мнение об «аристократичности» Михайловского могильника). В таком случае здесь можно также предположить общую численность профессионального воинского отряда до 40 человек.
Аналогичные по численности характеристики имел в X в. и постоянный воинский отряд Бирки. Типологически близкие торгово-ремесленные поселения Гнездово, Бирка и центр в Ярославском Поволжье, выполняя одинаковые функции на общеевропейских торговых путях, демонстрируют в этом отношении сходство и в социальной организации. В Бирке выделяется отдельный участок поселения, так называемый «Гарнизон» (Garrison), перекрывающий единственный открытый путь от берега к укрепленному городищу (Borg). Археологический материал позволяет интерпретировать «Гарнизон» как местоположение постоянного профессионального воинского отряда — дружины Бирки. В материалах этого участка зафиксированы практически все виды вооружения: наконечники стрел, копий и дротиков, топоры, два навершия мечей, клинок скрамасакса и оковки ножен от него, фрагменты кольчужного полотна, пластины
