по признанию таких лакировщиков, как Тревельян.
Еще в мануфактурный период «маленьких детей, которых по возрасту еще нельзя было отдать в ученики, нередко заставляли работать дома с такого же раннего возраста, как и фабричных детей в более поздние времена». Даниэль Дефо (автор «Робинзона» и огромного числа морализаторских трудов) встречал детей «едва достигших четырех лет, которые могли содержать себя своим трудом».[61]
А детей «приходских крепостных» содержали в работных домах, которые были настоящими морильнями.
Перед тем как стать ремесленником, рабочим мануфактуры или фабрики ребенок должен был пройти через ученичество. И хозяева, в полной власти которых находились эти дети, часто обращали их в малолетних рабов, которые подвергались разного сорта насилиям и неограниченной эксплуатации.[62]
На рубеже 17 и 18 вв. пошла новая волна огораживаний, теперь в центральных графствах и на северо- востоке (до этого шли в Южной, Западной и Северной Англии).
Начиная с 1740-х «через парламент стали проходить частные законы, которые не принимали во внимание сопротивление огораживанию со стороны отдельных собственников
Таково оно, «правовое государство», которое либеральная интеллигенция усиленно ставит в пример. Даже отретушированная английская история Тревельяна показывает, что уважение к собственности отнюдь не является отличительным признаком даже вполне зрелого капитализма – собственность становится священной, лишь когда попадает в «священные руки» лиц, владеющих достаточным капиталом.
Законы об изъятии крестьянской собственности и передачи ее лендлордам «целыми пачками быстро проводились через каждый парламент Георга III (1760–1820) – собрание не прославившееся никаким другим радикальным законодательством. Но это был радикализм богатых, часто за счет бедноты». В сельскую местность посылались парламентские комиссары, решения которых имели силу закона. Комиссары производили передел в пользу богатых землевладельцев и такая революционно- капиталистическая деятельность приводила ко все большему «аккумулированию земли» в больших поместьях.[63]
Либералы любят попенять социалистам, что те хотят «отнять и поделить», однако классическая либеральная политика всегда проводилась под лозунгом «отнять и добавить тому, у кого и так много». Немногого стоит и любимая байка либералов, что при капитализме неизменно цветут маленькие фермерские хозяйства.
После рейдов парламентских комиссаров лендлорды уже не боялись «разорения», их рента, как и прибыли крупных капиталистических арендаторов быстро росли, а «сельскохозяйственный рабочий, лишенный даже его небольших прав на землю… очень часто был вынужден обречь себя на полную зависимость от хозяина и доходил даже до пауперизма.»
Это только в мрачном средневековье от бедняков можно было дождаться Робин Гуда или Уота Тайлера. Забыв меткую стрельбу из лука, крестьяне не могли отстоять в «гражданском обществе» даже самые минимальные социально-экономические права.
«Когда он (крестьянин) терял свою полоску в открытом хлебном поле или пастбище для своей коровы на общинном выгоне, то несколько гиней, данных ему в обмен, скоро проматывались мим в трактире. Даже если парламентский комиссар возмещал крестьянину теряемые им общинные права несколькими акрами земли, расположенной далеко от его дома, как мог он огородить и осушить их? Он мог только снова дешево продать их состоятельным людям…»[64]
В «веке просвещения» буржуазные писатели (а других-то и не было) стали называть общины «сборищем ленивых и вороватых людей» Томасов Моров среди них уже не наблюдалось.
После 1740 года процесс огораживания (экспроприации) крестьянских земель шел с каждым десятилетием все быстрее и в конце столетия крестьяне в Англии были уже незначительной прослойкой.
Ко времени восшествия на престол Виктории этот процесс был почти завершен в отношении пахотных земель, огораживание общинных выпасов продолжалось и в течение первых 30 лет ее царствования…
Огораживания закончились вместе с полным исчезновением крестьянства. Великобритания стала первой страной в мире, уничтожившей крестьянство, как класс, причем насильственными методами.[65] Так что вопли разного рода британских «историков» типа Конквеста о бедных крестьянах, пострадавших в какой-нибудь стране от «тирана» – это всего лишь способ отвлечь внимание публики от собственных грязных исподников.
Тревельян доказывает, что огораживания были полезны для увеличения эффективности сельского хозяйства – в капиталистическом смысле этого слова, то есть прибыльности и продуктивности культур, идущих на рынок. Но связанное с огораживаниями сокращение посевных площадей в 16–17 вв. вело к быстрому росту цен на зерно, к вспышкам голода, стимулирующим распространение эпидемий (так в 1665 чума нанесла страшный урон Лондону, заполненному люмпенами), к массовому нищенству и репрессиям против нищих, к увеличению кровопролитности войн, к сокращению продолжительности жизни даже по сравнению с поздним средневековьем.[66] А в 18 и 19 в. – к многомиллионной эмиграции за океан, в Северную Америку и Австралию, где британцы получали земли при уничтожении или изгнании туземцев. Так аборигенное население Австралии было сокращено на 80 % с начала колонизации до начала 20 в., причем в бассейне Муррея – Дарлинга и в Тасмании его уничтожили полностью.
Как заметил М. Саркисянц, английская элита всегда вела двойную бухгалтерию. «Этические мерки прикладываются лишь к другим,
Но даже если разрушительные социальные последствия в метрополии до некоторой степени компенсировались возросшей хозяйственной эффективностью, то колонизованным народам приходилось нести одни издержки.
Специфической формой огораживаний являлись конфискации земель у ирландских кланов и септов, проводивших c истреблением и изгнанием крестьянского населения, живущего кельтской общиной (достаточно вспомнить работу английских «зондеркоманд» во время подавлений восстания Тайрона и Тирконнела, и в годы кромвелевского покорения Ирландии).
В результате этих спецопераций к концу 17 в. 85 % всей удобной земли, принадлежавшей ирландцам, было конфисковано и передано крупными участками во владение колонистам-протестантам из Англии и Шотландии.
«Треть ирландской арендной платы тратится в Англии, что вместе с прибылями, пенсиями и прочим составляет добрую половину доходов королевства, всё – чистая прибыль для Англии. Эта арендная плата выжимается из крови, жизненно важных органов, одежды и жилищ арендаторов, которые живут хуже, чем английские нищие», – читаем у Джонатана Свифта в статье «Краткое обозрение государства ирландского».
В относительно плодородной стране голод с тысячами смертей стал привычным явлением.
В «Письмах суконщика» Свифт писал, что «все дороги, улицы и двери домов осаждаются нищими женщинами, за которыми следует 5–6 детей, прося и моля прохожего о милостыне», в «Скромном предложении» об ирландцах, которые «продают себя на Барбадос», чтобы рабством спастись от голодной смерти, а его современник, лорд-наместник Ирландии, докладывал в Лондон, что в городских рвах лежат трупы людей, рот которых покрыт зеленью от травы, которой они пытались утолить свой голод в последние минуты жизни.[68]
Ирландское промышленное производство было подавлено, чтоб не конкурировало с английским, Ирландии даже запретили напрямую торговать с другими британскими колониями. Высокими вывозными пошлинами было убито ирландское производство шерсти.
