видно было только пару дядек бандюковатой наружности, пару дам развратного вида, пяток типов в бейсболках и клетчатых рубахах — вероятно прибалты и ляхи, перегоняющие натовские грузы на Дальний Восток.
Мои парни уже расположились за столом, снэксы распихали по карманам и теперь активно жевали светящуюся тянучку, которая смеялась и лопотала как живая на кантонском диалекте китайского языка.
— Слушайте — это «гэ» нельзя брать в рот. От него моча становится синей, а кака — зеленой.
— Он нам запрещает, — Натик показал на меня пальцем. — Мам так и говорила, что он нам все будет запрещать, потому что он — коммуняка.
«Он»? Да, хорошо хоть не «оно».
— Ладно, пускай надувает щёки, — благодушно отозвался Максик. — Денек потерпим. Да и зеленая кака — круто. Порисуем. Сол Мешигенер на такой живописи миллионы заработал.
— Мешигенер себя как-нибудь отклонирует, а у вас из-за этой дряни собственных детей не будет.
— А оно нам надо? — стал философствовать Макс. — Я такого как Нат не хочу. Наглого и тупого.
— У Макса точно детей не будет, потому что ему нравятся мужчины, — хихихкнул Натик в ответном слове.
У меня испарина поползла по спине.
— Уже? То есть, какие еще мужчины?
— Например, Брэд Питт из «Генерал Паттон: покоритель Берлина».
Немного полегчало.
— Это всё — бред. Никакой Паттон не покорял Берлин, русские его брали, ваш прадед Царегородский Василий в том числе.
— Что никого не интересует, забудь. Теперь Берлин будет брать Брэд Питт, который Паттон, — внушил Макс.
— Ты — отсталый, — контратаковал меня Нат. — Мама говорит, что ты — лузер.
— Почему-то я лузер? У меня, между прочим, работа есть — в мультинационале, понимаешь.
— И сколько ты там работаешь?
— Пятнадцать лет.
— Скоро выгонят, потому что ты не растешь и на твое место претендуют молодые, — умудренно молвил Макс.
Чёрт, нынешние парни в десять лет знают всё то же, что и потёртые дядьки.
— А что ты до того делал, как стал работать на «Pear»? Тебе ведь уже за сорок, в носу волосы седые, которые, кстати, надо стричь машинкой, так по телеку говорят, — Нат посмотрел хитрым глазом.
— Ходил в детсад, тогда такие еще были, в школу, в армию, в институт, некоторых еще бесплатно учили, потом КОТ, то есть «кризис обрушения техносферы», это когда советское наследие совсем состарилось, я всякой всячиной занимался, а затем уже в «Pear» попал.
— Всякой всячиной? — недоверчиво протянул Натик. — Ты о чём, папаша?
— Рэкет, — подсказал Макс. — Наверное и модельными наркотиками приторговывал, от которых человек становится маньяком и про него в Голливуде фильм снимают.
— Значит, наш предок уже не додик какой-нибудь, этим можно и похвастаться, — одобрил Нат.
И тут мое внимание привлек тип, вышедший из подкатившего к заправке сферического «Доджболла». Не вроде бизнесмена, а скорее артист из шоу. Выбеленное лицо, на котором словно наклеенная бородка, аккуратная и кучерявенькая, напоминающая кое-что расположенное у проституток пониже пупа, ярко- красные надутые коллагеном губы, штанцы в обтяжку. Кажется, это тот, который выступал за перенос памятников советским воинам из города на свалку.
Артист подошел к стойке, демонстративно заглянул в декольте одной из развратных дам и что-то там лизнул, вызвав у нее притворное смущение, шлепнул по заднице водилу-прибалта, спровоцировав здоровое ржание у товарищей пострадавшего.
Пялиться на этого чмура не стоило, чтобы не привлечь его внимание, так что я отвернулся.
— Он — прикольный, — протянул Макс.
— Не то, что папа, — поддержал Нат.
Я не удержался и снова обернулся к «прикольному».
Тот угол кафешки, в котором находился шоумэн, словно бы смялся, стал смутным и будто замедленным. Я видел, как артист наклоняется к очередной даме, его рот, вытянувшийся вперед, похож на сардельку, намазанную кетчупом. Однако важнее то, что его живот быстро набухает, там со скоростью звука расцветает мясистый цветок, оттуда еще вырастает побег, червивится; этот червь рывком входит в даму где-то под одеждой. Женщина не реагирует, словно влипла в паутину, а потом сразу меркнет, сереет…
Я вскочил, грохотнув стулом.
— Пошли отсюда.
— Но я еще не доел, — заныл Натик.
— Дожуешь эту гадость в машине.
— Я не хочу в твою пердючую старую машину. Меня там стошнит.
— Ей всего восемь лет. Ребятки, на выход, я потом вам все объясню, — понизив голос, я добавил, — здесь опасный преступник.
— А где, покажи, — еще более оживились дети, — вот этот, что ли? С бородкой, как у тёти на писе?
— Пальцем не тычьте, — рявкнул я. — И вообще, откуда вы знаете, что есть у тёти на писе, безобразники вы этакие?
— Чего обзываешься, нам всё показывали на уроке по сексу, — пояснил Макс, а Нат стал уточнять:
— А этот преступник вроде Джека Потрошителя или круче?
— Ладно, двинулись, неизвестно, что этот клоун отпотрошит, лично мне яйца еще пригодятся, — Макс потянул брата за куртку.
Около выхода я оглянулся. Шоумэн пёрся в нашем направлении и из его живота тянулся цветок. Поскорей вытолкнув сынков на улицу, я закрыл за собой дверь и какое-то время подержал ручку.
Внимание парней, по счастью, отвлек поваливший снег, которого они, может, с рождения не видели — в Питере его ликвидируют еще на облаках, чтоб было «как в Майями», и вниз падает какая-то дрисня. Макс ловил снежинки на язык, а Натик даже начал лепить снежки. Поскорее затолкав их в машину, я двинулся с места, но все равно получил порцию снега за шиворот.
Когда выгреб, вспомнил артиста. И что, опять померещилось? На что спишем? Я мучительно напрягал мозг на эту тему, пока мы ехали по «Ingria road», приличной платной трассе.
Но потом мне стало не до этого: сдох прибор GPS, а заодно замолчало и устройство мобильной связи — эти интракорпоралы встроены мне в верхнюю челюсть. Где съезжать — первый, второй, третий съезд? Ладно рискнем.
Вскоре я оказался на присыпанных снежком выбоинах сельской дороги — вода, то замерзая то оттаивая, разорвала асфальт в клочья, а чинить некому, в ближайшем сельсовете только призрак отца Гамлета в шапке-ушанке. Надо возвращаться на трассу, а тут вдруг заглох мотор. Я попробовать вызвать ремонтную службу — мобильный по-прежнему молчал, хотя сетевой доступ имелся. После третьего звонка через височную кость в среднее ухо влетело подлое сообщение: «В нерабочее время активность номера ограничена». Блин, это что работодатель мне пакостит? Он, вообще-то, может. Ходят упорные слухи, что перед тем как уволить, «Pear» старательно издевается над обреченным — если успешно доведет до самоубийства, то не надо выплачивать выходное пособие. Ладно об этом потом. Включаю шестое чувство и чую, что от места назначения недалеко — только насколько?
И тут появляется автобус, у которого к лобовому стеклу приклеена надпись «Курново». А я точно помню — отель возле населенного пункта с таким вот названием.
— Парни, хвать сумки и побежали.
Мы сразу оказались то ли в «третьем», то ли «четвертом мире», который, отдав все более-менее ценное «золотому миллиарду» и «белым зонам», теперь обязан был вымереть. Автобусу натикало не менее
