Бэтти снова скрылся в сарае. По дворам тянуло тяжелыми запахами варящегося мяса и подгорелого жира. Со стороны улицы доносились крики разносчиков чая, перемежавшиеся с гудением дудок старьевщиков. Бэтти появился, черные руки его были вытянуты вперед, и на каждой сидело по несколько белоснежных голубей. Бэтти сделал руками едва заметное резкое движение вниз, голуби дружно захлопали крыльями и поднялись. Казалось, взлетает сам Бэтти.
— Она уже собиралась уходить, — такими словами встретила его Фло.
— Куда уходить? — спросил Блэар, но толстушка скрылась за дверью кухни, оставив его на ступенях. Блэар сам не помнил, каким образом он, выйдя от Бэтти, очутился вдруг возле дома Розы. Он шел будто во сне и пришел в себя, лишь оказавшись перед задней дверью ее дома. Дверь открылась, и на пороге появилась Роза в наброшенной на плечи шали, с бархатной лентой на шее и в шляпке, надетой поверх незаконченной прически.
— Ты просто как сирена, — сказал он.
— Билл тебя видел? — Она посмотрела поверх его плеча.
— Не знаю. Скоро выясним. Мне достанутся тумаки, а тебе поцелуи.
— Сирена? — опустила она взгляд на Блэара. — Что-то не припомню, чтобы я тебя зазывала своим пением.
— Я бы и сам пришел. Я Одиссей, потерпевший кораблекрушение. Или Данте, застрявший в девятом круге Уигана в поисках стаканчика джина. Ноги меня сами привели.
— По-моему, это были не ноги.
— Понимаю, что ты хочешь сказать, — отозвался Блэар.
— Я хочу сказать, что не нуждаюсь в твоем снисхождении.
Кожа Розы казалась какой-то синеватой, и это был не только эффект вечернего освещения. Она еще не успела до конца отмыться после рабочего дня, вокруг глаз у нее лежала, словно грим, угольная пыль, брови отливали легким металлическим блеском. Роза Мулине, муза индустрии в роскошном одеянии из сажи, которое лишь сильнее подчеркивало бледность скрытой под ним кожи.
— Если ты меня хочешь, то так и говори, — произнесла она.
— Хочу, раз ты предпочитаешь прямой разговор.
— Только быстро. А потом уходи.
— Потом уйду.
По тому, что Роза принесла в гостиную джин и примостилась, как на насесте, на краешке стула, уступив Блэару диван, Блэар понял, что его повысили в статусе до гостя. Роза не захотела зажигать лампу, чтобы Блэара нельзя было разглядеть с улицы, поэтому они сидели в темноте, если не считать отблесков камина. И хотя у них не было золотых кубков, Роза вполне могла бы править бал за столом у Дария, награждая царя попеременно то шлепками, то поцелуями. Она была из тех, кто сам устанавливает для себя правила. Блэар не спрашивал, куда исчезла Фло или каким образом им удается содержать такой дом для двоих, когда каждая комната в Скольз забита жильцами. Роза добавила в джин немного чая, это была ее уступка этикету.
— Нашел преподобного Мэйпоула?
— Я узнаю его все лучше, но пока не нашел.
— Как это ты «узнаешь его все лучше»?
— Читая его дневник. — Блэар впервые упомянул о дневнике. — Там много любопытных записей и мыслей. Очень много о тебе. Интересно сравнивать, как ты воспринимаешься глазами разных людей.
— Очень разных людей. Ты на него совсем не похож.
— А каким он был?
Она долго молчала, как бы выдерживая Блэара.
— Хорошим. — Тень полностью скрывала Розу, освещенными оставались только ее глаза.
— Роза, я ведь толком не знаю, как ты выглядишь. Даже ни разу не видел тебя отмытой, разве что в самый первый раз, но тогда я был слишком плох, чтобы что-то рассмотреть. Твое лицо всегда или скрывается в темноте, или покрыто пылью.
— Когда я кончаю работу, уже темно; а кожа у каждого, кто живет в Уигане, постоянно покрыта углем. Я что, должна специально для тебя отмываться?
— Иногда. — Он сделал глоток и оглядел комнату. В Англии у него развилась способность видеть в темноте. Фотографии размером с визитку лежали кучкой на буфете вместе с приспособлением для их просмотра. Чуть отклонившись назад, Блэар разглядел на полке книжку, на которой золотыми буквами было написано: «Путеводитель по поэзии для благородных дам». В плетеном матерчатом саквояже лежали клубки красной и оранжевой пряжи.
— Фло делает шляпки и вяжет шали, — пояснила Роза.
— Да, я помню. Но мы говорили о тебе.
— Мы говорили о преподобном Мэйпоуле.
— О его одержимости тобой. За день до того как он пропал, ты шла с ним по Скольз-лейн, и он сорвал с себя воротничок. Мне по-прежнему любопытно, из-за чего он это сделал.
— А я по-прежнему утверждаю, что ничего подобного не было.
— Мэйпоул хотел спуститься в шахту.
— Правда?
— Он считал себя пилигримом. Путал шахту Хэнни с Трясиной Отчаяния. А тебя считал кем-то вроде ангела.
— Я не отвечаю за то, что обо мне мужчины думают.
— А все-таки почему он так считал?
— Найди его и спроси. Тебе за это платят.
— Не за это. Я постепенно прихожу к выводу, что судьба Мэйпоула не столь уж важна: жив он или умер, пропал или его найдут. По крайней мере, для епископа. Ему важна Шарлотта. Когда она разорвет помолвку с Мэйпоулом, викарий станет епископу совершенно безразличен, путь он хоть сгниет заживо. Тогда Хэнни со мной рассчитается, отпустит меня, и я отсюда исчезну.
— Кажется, тебе именно этого и хочется.
— Буду только рад, если мне не придется разыскивать труп. Иногда у меня создается впечатление, что меня наняли лишь для того, чтобы вывести Шарлотту из равновесия.
— А ты способен это сделать?
— Похоже, я именно это и делаю, сам того не желая. Правда, она абсолютно холодна. Между нею и Мэйпоулом не было никаких чувств, по крайней мере с ее стороны, это точно.
— Может быть, она и не хотела никаких чувств. А хотела только выйти замуж, чтобы оказаться свободной.
— Ну, с Роулендом у нее никакой свободы не будет. Я даже не поверил, когда услышал об их помолвке. Они же двоюродные брат с сестрой. Мне казалось, что подобные браки не одобряются.
— Благородным все можно.
— Что ж, если Хэнни этого хочет, их дело.
— А Шарлотта?
— Она, по крайней мере, избавится таким образом от меня.
— Тебе жаль будет с ней расставаться?
— Не думаю. Так или иначе, она уже почти продана.
— Продана? Звучит как-то по-африкански.
— Да. За высшее общество. — Они чокнулись.
Роза отпила немного, глядя на Блэара, потом сняла шляпку и как бы обронила ее на пол. Это еще не было согласием остаться. Скорее просто жестом, долженствующим выразить, что ее королевское величество чем-то заинтересовалось, подумал Блэар; и жест этот в точности повторял тот, каким Шарлотта однажды опустила садовые ножницы в карман юбки.
— Так значит, ангелом? — Она позволила появиться на своем лице чему-то, отдаленно напоминающему улыбку.
— Ну, ты же не отвечаешь за то, что о вас мужчины думают.
— А самого себя — пилигримом? В Трясине Отчаяния?
