Серафимы Елагиной к Альберту Факсу.
Петрарка и Лаура.
Изольда и Тристан.
Тахир и Зухра.
Вслед за ними аккурат шли Серафима и Альберт.
Нет, в любви и женской ласке у Альберта Карловича никоего недостатка не было. А просто, говоря аллегорическим языком, наевшись от пуза ананасов и икры, доктора потянуло к дулям и соленым огурчикам. Ибо, как гласит опять же аллегорическая русская поговорка, ягода с чужого огорода завсегда слаще. Ровно через месяц после свадьбы доктор Факс
Она долго ходила вокруг да около Альберта Карловича, покуда не решилась кивком головы отозвать его в пустые комнаты.
— Это как же вас пронимать? — начала она гневно, когда закрыла за ним двери. — Ваши сношения с госпожой Мосоловой и этой простолюдинкой Херувимовой обсуждаются во всех гостиных! Стыд и срам!
— Мадам, — выставив вперед ножку, задрал высоко вверх подбородок Альберт Карлович, — ваши обвинения в моих сношениях с означенными дамами совершенно лишены всяческого основания. Госпожу Мосолову я не имею чести знать, а что касаемо девицы Херувимовой, то я ее несколько раз пользовал в виду наступавшего у ней время от времени кризиса ипохондрии.
— В нумерах для приезжих? — с большим сарказмом спросила Манефа Ильинична.
Факс выставил вперед другую ножку.
— А что делать, ежели приступ ипохондрии случился у нее возле сих нумеров? Долг каждого врача обязывает оказывать помощь страждущему там, где его застало несчастие. Это, дорогая Манефа Ильинична, азы врачебного этикета.
— И вы, оказавшись совершенно случайно у сих нумеров, поспешили оказать сей непотребнице врачебную помощь…
— Совершенно верно, — улыбнулся собеседнице Факс. — Видите, как вы все хорошо и правильно понимаете. Что же до
— Да, голыми руками тебя не возьмешь, — констатировала скорее сама себе тетушка и решила привести свой последний довод: — Однако вас с этой Херувимовой видели не единожды. Положим, третьего дня все было именно так, как вы рассказываете…
Факс сделал лицо, по которому можно было прочесть следующую фразу: «И вы еще сомневаетесь? Как вам не стыдно!»
— …Но с означенной
— Поклеп! — тотчас констатировал Альберт Карлович. — Поклеп и наветы недоброжелателей. Есть целая группа лиц, которые способны обвинить меня во всем, даже в алхимии и чернокнижии, лишь бы мне не досталось место декана медицинского факультета. Дай им волю, они сожгли бы меня на костре инквизиции, как Джиордано Бруно, или четвертовали, как Емельку Пугачева, только бы не дать мне место декана. О, вы не знаете еще этих людей. Интриганы! Завистники!
— Да что вы? — с выражением крайнего ехидства промолвила Манефа Ильинична.
— Именно так, сударыня, — твердо заверил ее Факс.
Лицо Альберта Карловича воспылало справедливым негодованием.
— И вам, драгоценнейшая Манефа Ильинична, должно быть стыдно от того, что вы выслушиваете всякие сплетни. Ведь оскорбляя меня, эти господа оскорбляют и вашу любимую племянницу!
— Вот именно! — взорвалась уже Манефа Ильинична. — Все эти ваши прелюбодейские похождения позорят и оскорбляют мою племянницу. Христом Богом вас прошу, оставьте вы свои похождения, пожалейте Симочку, ведь она — ангел…
Что-то было такое в этих словах Манефы Ильиничны, сказанных уже без злости и сарказма, но с мольбой и огромной любовью к племяннице, что заставило Факса, избегающего до того смотреть в глаза тетушке, задержать на ней взгляд. В душе его шевельнулось спящее до того чувствование, кои люди сведущие и порядочные зовут совестью. Он вспомнил, как когда-то давно, еще в Петербурге, не находил себе места, представляя себе, как лади Гаттон, его Эмилия Гаттон принимает ласки от мужа и сама вынуждена ласкать его. Он вспомнил, как страдал и скрежетал зубами от невыносимой боли, стараясь прогнать из горячечной головы картинки, в которых Эмилия предавалась любви с мужем. Вот он целует ее, вот его рука скользит по ее бедрам, вот он ложится на нее своим толстым животом и входит в нее, щерясь сладострастно и похотливо… О, как он метался тогда по своей квартире, стараясь отогнать эти видения, но они лезли и лезли в голову, принося ему ужасные страдания. Неужели Серафима думает про него так же, тщетно пытаясь прогнать подобные видения из своей головы? Так же страдает, как он когда-то, и эти страдания приносит ей он, Альберт Факс…
Впрочем, начал успокаивать он себя, вряд ли женщины способны столь глубоко страдать. Они устроены иначе. Как врач, он знал, что женщины отличаются от мужчин не только телесно, но и
Альберт Карлович уже иначе посмотрел на Манефу Ильиничну и ответил, придав лицу вид оскорбленного достоинства:
— Не понимаю, о чем вы…
Чувствование, которое люди сведущие и порядочные зовут совестью, потянулось в его душе, зевнуло сладко и широко и вновь сомкнуло веки…
11
Жить с тещей или почти с тещей под одной крышей — значит обречь себя на каждодневные пытки, муку и испорченное настроение. Одно только лицезрение Манефы Ильиничны, ведающей, скажем так, об увлечениях почти что зятя, отравляло Альберту Карловичу жизнь весьма и весьма ощутимо. Кроме того, доктор испытывал неудобство и иного свойства. Чувствование, которое люди сведущие и порядочные зовут совестью, всякий раз просыпалось и поднимало голову, когда он встречался с Манефой Ильиничной взглядами. И Альберт Карлович решил разом покончить со всеми этими неудобствами, — купить собственный дом и съехать из дома на Покровской. Он уже провел предварительную беседу с Серафимой по сему поводу и пришел к заключению, что супруга против ничего не имеет.
— Если ты считаешь, что так будет лучше для нас, — глядя на него влюбленными глазами, ответила она ему, — значит, так тому и быть.
— А твой литературный салон? — спросил Факс, приготовившийся было к долгим уговорам и не ожидавший, что Серафима так скоро согласится на переезд.
— Ну что ж, — просто сказала она, — салон не более как поменяет адрес, и я не вижу в этом ничего страшного.
Обрадованный Факс с удовольствием расцеловал супругу и принялся за поиски подходящего дома.
