станет хорошим пастором — возможно, даже в самом Штольцберге. Однако сам Альберт думал иначе. Прослушав несколько лекций по анатомии, акушерству, хирургии и практической медицине, Факс решил, что из пятнадцати его братьев и без него есть кому продолжить семейную традицию делаться пасторами, а он станет врачом. Тем более что практикующие врачи жили, как он успел заметить, отнюдь не хуже, нежели служители Бога. Ни у кого не спросясь, он подал прошение о переводе его с теологического факультета на медицинский, что и было произведено после окончания им первых двух семестров университета. А скоро представилась возможность и применить свои врачебные познания на практике.
Кузина Сюзанна Хофманн, его наставница по изучению языков, несмотря на впечатляющее телесное строение с полными и налитыми формами, была девицей очень тонкой душевной организации и весьма впечатлительной. Однажды в садовой беседке, где они занимались изучением греческого и латыни, она нечаянно укололась шипом розы, преподнесенной ей галантным Альбертом. Вскрикнув и увидев капельку крови, появившуюся на розовой подушечке ее пальца, она решительно впала в обморок и стала потихоньку сползать со скамейки. Кое-как уложив ее на сиденье, для чего потребовалась полная концентрация физических сил, Альберт стал лихорадочно вспоминать, что следует делать врачам в подобных обстоятельствах. «Лишившегося чувств, либо угоревшего, либо задохшегося больного, — припомнил он слова профессора хирургии и практической медицины Рихтера, — должно тотчас вынести на свежий воздух и положить на спину, снять с него галстух, расстегнуть платье и ворот у рубашки и обнажить шею и грудь…» Поскольку Сюзанна уже лежала на спине и на свежем воздухе, Альберт приступил к последующим действиям: он расстегнул на платье все пять кисейных розеток и обнажил шею. Затем принялся за шнуровку лифа, и едва он ослабил два верхних ряда, как ослепившие его белизной два полушария груди выскочили из-под каркаса лифа и, кося немного в стороны, уставились на Альберта темными зрачками сосков.
Факс замер. Сего зрелища он еще никогда не видел, и внутри его стала подниматься горячая волна, перехватившая дыхание. Он сглотнул. И тут в мозгу прозвучал голос профессора Рихтера: «…после чего спрыскивать их холодною водою, а виски тереть уксусом либо нюхательным спиртом». Вняв, наконец, сим врачебным наставлениям, Факс сбегал в дом, на кухню и вернулся с кувшином холодной воды и скляницей с уксусом. Смочив в уксусе платок, он стал легонько тереть виски Сюзанны и прыскать водою на лицо и грудь. Капельки воды стекали с белых холмиков, оставляя за собой мокрые дорожки, и эта картина подействовала на Альберта крайне возбуждающе. Он почувствовал внизу живота огонь, его плоть восстала, и неизведанные доселе сладкие ощущения затмили его разум.
Сюзанна же по-прежнему была лишена чувств и приходить в себя, похоже, не собиралась. Факс, следуя наставлениям профессора Рихтера, поднес открытую скляницу с уксусом к носу, но и это не помогло.
«Ежели сии действия не приводят больного в сознание, должно, намочив холстину в холодной воде, подвязывать ее под брюхо, тереть обнаженное тело ладонями либо суконками и вдувать в рот воздух».
Факс нашел холстину и смочил ее в воде. Оставалось подвязать ее
Сюзанна не реагировала никак. Разве что только дрогнула немного кожица век, так ведь сие вовсе не являлось безусловным показателем, что к ней вернулись чувства. Иначе она бы вздохнула и открыла глаза, ведь правда?
Обеспокоенный столь глубоким обмороком, Факс положил ладони ей на плечи и стал тереть их, постепенно приближаясь к заманчивым холмам. Вот его ладони коснулись их основания, вот стали забираться выше, выше… Ему вдруг стало трудно дышать. Приоткрыв рот, он стал тереть и мять кузинины груди, и эту-то картину и узрел подошедший к беседке старик Хофманн, оцепеневший от увиденного.
— О, майн готт! — после нескольких мгновений бессловесного таращения глаз на представшие его взору деяния внука в страшном негодовании воскликнул отставной профессор. — Что ты делаешь, мерзавец! Маниак!
Факс от неожиданности вздрогнул и быстро обернулся к деду. Блуждающие глаза Альберта, его прерывистое дыхание и ощерившийся рот аккурат подходили под описания похотливых маниаков- эротоманов, приводимые в знаменитом труде «Половые извращения, эротомания и онанисм» члена Базельской физико-медической академии профессора Тиссота. Крайне нелестное для Альберта впечатление усиливало и небольшое мокрое пятно на его панталонах, с коего отставной профессор не сводил своего огненного взора.
Наконец пришла в себя и Сюзанна. Она открыла глаза и, увидев на своей груди ладони кузена, вскрикнула. Крик ее получился несколько запоздалым, словно кто-то сначала шепнул ей, что в данной ситуации надлежит вскрикнуть, вот она и вскрикнула. Факс вздрогнул, отнял от белых холмиков руки и пролепетал:
— Я ничего… Я только… хотел попользовать Сюзанну, ввиду того, что она впала в обморок…
И совсем некстати добавил:
— Надо еще поставить ей промывательные…
— Что?! — взревел старик Хофманн. — Промывательные?! Похотливое животное! Извращенец! Вон! Вон из моего дома!!!
Так студиозус Альберт Факс покинул дом Хофманнов и отправился жить на квартиру. Отцу его Адам Хофманн ничего о проступке внука не сообщил, а инициативу ухода молодого Факса из дома отставной профессор приписал самому Альберту, коий-де, испытывая благородные и родственные чувства к кузине, деликатно решил покинуть их дом, дабы не мешать ее будущему счастию. Потому как Сюзанна вступила в брачный возраст и приобрела статус завидной невесты.
История умалчивает, какие причины побудили ректора Геттингенского университета заставить студиозуса Альберта Факса написать прошение о переводе его на медицинский факультет Марбургского университета. Правда, ходил по университету слушок, что будто бы Факс соблазнил тридцатидвухлетнюю супругу декана медицинского факультета фрау Блюменбах, и она от него понесла. И, дескать, ежели бы не лихорадочные действия мужа вышеозначенной фрау доктора Иоганна Фридриха Блюменбаха по искоренению плода, его жена обязательно родила бы дитя от Факса. Однако вставал вполне справедливый вопрос: как мог семнадцатилетний студиозус с худощавым, ежели не сказать субтильным телосложением соблазнить такую крупную замужнюю женщину, каковой являлась фрау Блюменбах? И не имеем ли мы в сем случае явление обратное, то есть соблазнение зрелой замужней женщиной непорочного и хрупкого юноши, только-только вступающего во взрослую жизнь? И мог ли действительно Альберт Факс без деятельнейшего к тому участия означенной фрау Блюменбах преподнести такой афронт своему любимому учителю и наставнику Иоганну Фридриху Блюменбаху, открывшему для Факса двери своего дома и собственные душу и сердце? Впрочем, как бы оно ни было, и то и другое требовали удаления Факса из университета и города, что и было произведено в самые наикратчайшие сроки. Так Альберт Факс, один и почти без средств к существованию, оказался в Marburg an der Lahn, городе Марбурге на реке Лан герцогства Гессенского.
Здешний университет, основанный на двести с лишком лет ранее, нежели Геттингенский, был мечтой многих немецких юношей, желающих сделать научную карьеру. Альберт Факс хотел одного: скорее получить магистерскую степень, дающую право заниматься врачебной практикой, ибо полуголодное существование и давание частных уроков тупоголовым отпрыскам богатых бюргеров изрядно ему поднадоели.
Девятнадцати годов от роду Альберт Факс защитил магистерскую диссертацию и, сняв квартиру недалеко от церкви Святой Элизы и купив пузатый докторский саквояж из свинячьей кожи, приступил к великой и благородной миссии практикующего врача, выправив во врачебной управе патент на занятие врачебной практикой. Целый год он ставил горожанам пиявиц, пускал кровь и срезывал мозоли, завоевывая репутацию деятельного и сведущего в своем деле лекаря.
Ему везло.
Абсолютно не ведая, какую помощь полагается доставлять больным, с коими случился
