стрелки часов явно замедлили ход.
Наконец, часы пробили десять.
— Пора, — поднялся с кресла граф. — Время счастья Натали и моего наступило!
У комнаты графини князь остановился.
— Я подожду вас здесь, — сказал он. Ни Кекин, ни граф вопросов ему не задавали: причина, почему князь Чураев предпочел переждать магнетическое состояние графини за ее дверью было вполне понятно.
Когда граф и Кекин вошли в покои Натали, она уже ждала их. На ее лице был обыкновенный для состояния просветления тонкий румянец, но глаза были открыты.
— Минуту назад я попыталась увидеть вас, идущими ко мне, — сказала она с какой-то неясной улыбкой. — И у меня ничего не получилось. Дар ясновидения пропал.
— Слава Богу, — воскликнул граф и бессильно опустился в ближайшее кресло.
— Подойди ко мне, — обратилась Натали к Нафанаилу.
Кекин подошел. Графиня долго и пристально смотрела на него, затем отрицательно покачала головой.
— Нет, ничего не выходит. Я не могу прочитать твои мысли. Все, я полностью здорова.
Граф вскочил с кресла и, подбежав к дочери, обнял ее.
— Слава Богу, слава Богу, — беспрестанно повторял он.
Кекин разжал ладонь и протянул графине сокрытый в ней доселе медальон.
— Вот то, что всего мне дороже, — тихо произнес он.
Наталия Платоновна, волнуясь, приняла медальон, и тут ее взгляд упал на высохшие лепестки розы меж двумя стеклышками в золотой оправе. Медленно, очень медленно подняла она свой взор на Нафанаила Филипповича. А когда встретилась с ним взглядом, в котором Кекин прочитал крайнее замешательство и изумление, лицо ее залила краска.
— Благодарю вас, — еле слышно произнесла она. — Я велю сделать для него мешочек и всегда буду носить с собой. А пока…
С этими словами она надела медальон и рухнула в обморок. Тотчас послали за доктором, но тот, осмотрев графиню, сказал, что она просто спит, и сон у нее вполне укрепительный и здоровый.
— Никаких причин для беспокойства совершенно нет, — добавил он, успокаивая растревоженного графа. — Ее организм полностью освободился от болезни, и теперь отдыхает. Когда Наталия Платоновна проснется, она будет абсолютно здорова.
— Абсолютно? — переспросил доктора Волоцкий.
— Абсолютно, — без тени сомнения подтвердил Гуфеланд.
16
Натали проснулась только на следующий день. Граф, всю ночь не спавший и пребывающий в тревожном состоянии духа, первый поспешил к ней с поздравлениями о выздоровлении. За ним не преминул побывать в ее покоях с выражением радости по случаю ее исцеления и князь, вышедший от нее сияющим, как начищенная мелом кокарда, — до того графиня была свежа и хороша. Следом за ними потянулись к Наталии Платоновне с изъявлениями радости остальные домашние. И только один отставной Поручик пребывал в своих комнатах задумчив и грустен, одновременно свободный от всех своих прежних обязательств, данных графу Волоцкому.
Можно ехать. Куда? Подальше, где его никто не знает и где можно забыться от тяжких дум. Хотя от себя не сбежишь, да и мысли — такая материя, что нагонит тебя, куда бы ты ни направил свои стопы.
Негромкий стук в дверь заставил его вздрогнуть.
— Войдите, — произнес он, полагая, что это, верно, граф опять пришел с изъявлениями своей благодарности. Но он ошибся. В комнату вошла графиня, благоухая свежестью и здоровьем. Не было и следа от той слабости, что сопровождала ее в минуты магнетического сна-яви, не было и какой-то избыточной и как бы нарочитой бодрости и живости, присущей ей в часы бодрствования. Перед ним стояла девушка, часть той природной силы, которой не нужно было представляться ни сильной и ни слабой, и чье обычное, естественное состояние уже само по себе было наилучшим и восхитительнейшим из всех возможных.
— Вы не пришли поздравить меня, — с легким укором произнесла Натали, проходя в комнаты и глядя мимо Кекина. — Это не вежливо с вашей стороны.
— Прошу прощения, графиня, я… я задумался, — пробормотал Нафанаил. — Конечно же, я тоже изъявляю вам свою искреннюю радость по поводу вашего исцеления.
— Тоже? — обидчиво вскинула брови графиня. — Это значит, как все?
— Как все, — тихо произнес Кекин и поймал, наконец, взгляд Натали. — То есть не как все, а…
Голос его вздрогнул, мысли смешались, и он замолчал, не отводя глаз от графини. Впрочем, говорить ему ничего и не требовалось: его взор был красноречивее всяких слов.
— Вы и вправду думаете нас скоро оставить? — спросила Натали, чтобы нарушить возникшую паузу.
— Мои обещания вашему батюшке полностью выполнены, и теперь более ничего не удерживает меня здесь, — с горечью промолвил Нафанаил, потупив взор.
— А вы уверены, что вас ничего здесь не удерживает? — тихо спросила графиня.
Кекин поднял взор. Ее лицо, озаряемое лучами какого-то внутреннего света, каковым оно бывало только в минуты ясновидения. И еще. Показалось, или на самом деле прозвучали в ее голосе помимо обычных ноток признательности, уважения и дружеского участия какие-то иные, ранее им никогда не слышимые?
Натали, видимо, смутилась, но быстро взяла себя в руки.
— Я пришла к вам, чтобы просить вас остаться. Хотя бы на три дня!
Сказала она это с такой мольбой в голосе и смотрела на Кекина так нежно, что отставной поручик не нашелся более ничего сказать, кроме как:
— Да, конечно.
— Вы остаетесь охотно? — продолжала она смотреть Нафанаилу прямо в глаза.
— С радостью! — воскликнул он и задохнулся. — Прикажите, — едва удалось вымолвить ему, — и я всю жизнь готов жертвовать своим счастием и покоем вашей воле.
— Хорошо, — сказала Наталия Платоновна и быстро вышла из комнаты. А отставной поручик остался стоять, озаренный оставленными графиней лучами ее внутреннего света и пораженный новыми, едва уловимыми черточками в ее отношении к нему.
«Неужели я все же что-то значу в ее сердце?» — задавал он все время себе этот вопрос.
И не находил ответа.
Последующие два дня графиня была весела и любезна со всеми.
С отцом она говорила почтительно и нежно, с девками-горничными доброжелательно и просто, с князем, ходившим теперь за ней по пятам, вежливо и благосклонно.
С Кекиным, когда она начинала говорить с ним, Натали была теперь трогательна и сердечна, и не как с другом, но как с близким человеком. Это почувствовали и князь, и граф. Но она умела быть столь непринужденной, что им обоим казалось, что иначе с Кекиным она никогда и не обходилась. Нафанаил тоже сделался смелее и все меньше заботился о том, чтобы скрывать к ней свои чувства. В одну из прогулок по зимнему саду, когда горничная Парашка, исполняя приказание графини, срезала букет, Нафанаил, в ответ на вопрос, о чем он сейчас думает, ответил:
— О вас. Я живу уже долгое время только мыслями о вас, только возможностью быть рядом с вами.
Сказав это, он едва посмел поднять на графиню глаза, он не увидел в ней гнева или неудовольствия. Они продолжали молча идти по саду, и расставаясь, Натали прошептала ему:
