Епископ (в ужасе): Свят, свят, свят… Господи, какая гордыня! Но что же мы должны были думать, если ты на допросе стояла, как каменная!.. Ты же сама не пожелала оправдываться!..
В лице Элизы — вызов.
Епископ: Ждала, пока сам не догадается?
Элиза нервно пожимает плечом и отворачивается.
Епископ: Что же, твой муж должен был тебе безоговорочно верить?
Элиза яростно кивает.
Епископ: Так ты испытывала его веру своим молчанием?
Элиза кивает.
Епископ: Ну мало ли, усомнился человек. Всякий может ошибиться. Неужели не найдешь в себе смирения…
Элиза долго качает головой.
Епископ: Что же он — хуже Иуды, по-твоему?
Элиза нервно плетет рубаху.
Епископ: Дочь моя… Женщина… Одумайся! Покайся! Что же ты — и простить никого не желаешь?
Элиза медленно качает головой.
Епископ: Ты понимаешь, что творишь, женщина? Ведь из-за гордыни твоей тебя, невинную, чуть смерти не предали! Грех же из-за тебя чуть на душу не взяли! И так бы никто и не узнал…
Элиза, повернувшись, иронически поднимает бровь и долгим, зловещим взглядом смотрит на епископа.
Епископ: (со страхом) Господи, прости и помилуй! Так ты что же… Хочешь, чтобы этот разговор исповедью считался?
Элиза медленно и глубоко кивает. Епископ несколько мгновений не может сказать ни слова. Долгая пауза.
Епископ: Вот так месть… Вот это возмездие, дочь моя… Кто бы мог подумать, что в этом юном сердце, за этими нежными чертами…
Элиза коротко указывает подбородком на епископа и на дворец.
Епископ: Да, ты права, это мы ожесточили тебя. Наша вина. Но неужели не простишь? Неужели сделаешь из нас преступников, чтобы самой быть агнцем Божиим? Почему не хочешь дать ближним искупить свой грех? Достойно ли это? Какая же ты христианка?..
Элиза мрачно усмехается и пожимает плечами: какая есть…
Епископ: Нашими руками себя убиваешь. Недоверия не можешь простить. Понимаешь ли ты, какой камень мне на шею вешаешь? Понимаешь ли, что с твоим мужем будет, если он правду узнает? Ведь наши руки — в твоей крови отныне.
Элиза просто кивает.
Епископ (убито): Что же… Такова, видно, Божья кара…
Произносит на латыни отпущение грехов. Сгорбившись, поворачивается к выходу. Элиза внезапно щелкает пальцами. Епископ с надеждой оборачивается на звук. Элиза, завязав последний узел на своем изделии, протягивает ему рубахи.
Епископ: Я должен передать это твои братьям? Чтобы искупить свой грех?
Элиза с легкой улыбкой пожимает плечом и возводит глаза к небу. Епископ берет у нее рубахи.
Епископ: Понимаю… А… а король? А его искупление?
Элиза очень медленно качает головой, глядя прямо в глаза епископу. Епископ, сглотнув ком в горле, кивает и выходит с рубахами. Элиза остается одна. Она сидит, гордо подняв голову и кусая губы, а мыши все еще таскают к ее ногам стебельки крапивы…
Действующие лица:
Актер Нерон
Поэт Нерон
Политик Нерон
Летят актер, поэт и политик на воздушном шаре.
Поэт (замирая от восторга): О, какое величие открывается моему взору! Сколь тучные поля! Сколь густые леса!.. Сколь велика ойкумена!
Актер:… И вся она покорилась моему гению. Скоро мне будет рукоплескать Ахайя, а там и Александрия, а там и… А хорошо ли я смотрюсь на фоне этого зеленого простора?
Поэт: Чудо кaк хорошо, Нерон, Божественный!
Актер (демонстративно заботливо): Нерон, душечка, не застуди горлышко. Не сорви голосочек.
Поэт: Ты тоже, Божественный. Твоя декламация моих стихов заставляет трепетать тысячи сердец (укутывает Нерона своим шарфом).
Актер (капризно): А вот Петроний бранил твою последнюю поэму.
Поэт: Завистник. Бесталанщина.
Политик (с параноидальным блеском в глазах): Бунтарь. Опасный тип. К тому же богат, сволочь. Пошлю яд.
Актер: Слишком его все любят. Обнаглел в конец. Мою славу стяжает, хитрец. Никакого бескорыстия. То ли дело Тигеллин… Всегда-то он поддержит.
Поэт (со вздохом): Ну, конечно, он не Арбитр Изящного…
Актер: Зато кaк хвалить умеет!
Политик: Глуп, нo исполнителен. Труслив, правда. Предаст еще… Подожду месячишко и тоже яду пошлю.
Актер (хныча): Как ты смеешь, ничтожный, лишать меня моего единственного друга! Единственного, кто понимает меня, мой дар! Кто не допускает даже сомнения… А ты ради своих мелких амбиций… Коварство! Предательство!
Политик (мрачно): Для тебя же стараюсь. Все для тебя, Божественный.
Актер: Кровожадный! Беспощадный! Изверг! Злодей! Убийца! Хуже — отцеубийца! Матереубийца! Дядеубийца! Тетеубийца! Учителеубийца! (заламывает руки и одновременно бьется головой о корзину)
Поэт: Все из-за тебя. Сорвет голос. Кто будет тогда декламировать мои стихи?
Актер (по-бабьи причитая): Где мой Сенека? Где моя матушка?
Политик: Хорошо, Божественный, я потерплю.
Поэт: О, какой сюжет, какие страсти! Сколь велика и прекрасна твоя скорбь!
Актер собирает со дна корзины прах и посыпает голову.
Но утешься. Не надрывай сердце. Не превращайся в скорбную Ниобею. Ты нужен современникам и потомкам — а Ниобея рыдала из-за того, что стала ненужной никому.
Актер (вставая и отряхиваясь с помощью политика и поэта): Хорошо сказано. Напиши пьесу про Ниобею. Я буду играть роль Аполлона (картинно натягивает виртуальный лук
