Галич говорит: «Я не избран, но я сужу». Имеет право судить, хотя не избран в судьи. Все мы имеем право на многое. Я имею право выращивать цыпленка в бутылке, но онтологически это право не подтверждено, и цыпленка не будет. На реальности это «право» никак не отразится, потому что это номинальное право. Значит, важно, кто мне дает право. Кто избрал на судейство. Если я сам, мое право останется чисто формальным, номинальным, в том числе право на суд. Я произведу несправедливый суд. Или суд, который не будет иметь никаких последствий, что, в принципе, одно и то же: несправедливый суд никак не отражается на истине, на вечности, на Боге. Камешек, который брошен в воду и только на мгновение пустил круги. Если Галича это устраивает, пусть судит, пусть реализует свое пустое право. Иногда человеку необходимо взять на себя функцию Бога. Человек хочет верить, что на многое имеет право, иначе он не смог бы действовать вообще. Но цыпленка в бутылке он не вырастит.
Прощение
Человек занял у меня деньги, но я для себя решил ему долг простить. Он об этом не знает. Значит, он все еще должен, чувствует себя должным. Или если я ему скажу, а он откажется от прощения долга, он останется должен, как бы я ни уговаривал его. И если я не возьму деньги, откажусь категорически, он все равно будет в долгу, долг будет снедать его, пока он не согласится с моим решением. Это значит: пока человек не позволит Другому простить себя, он не будет прощен.
Прощения надо просить, хоть у кого-то. Тот, кто просит прощения, должен пребывать в парадоксальной ситуации: верить в прощение и ждать его, и в то же время быть готовым смиренно принять любой приговор. Как Авраам, занося нож над сыном, был готов убить и в то же время уверенно ждал чуда.
Святость
Быть святым — значит позволить себя простить. Святость — глубочайшее сознание собственной виновности и смиренное ожидание прощения. Знать, что все содеянное непростительно, — и верить в прощение. Из этого следуют все слова и дела святых. Из этого тот самый мягкий, спокойный свет святости. Это и есть ответ на вопрос: как можно оставаться в мире с самим собой и с другими, когда знаешь бездны человеческие.
Это то самое иго, которое благо, и бремя, которое легко.
Символ
Два рода символизма. Символизм литературный (условно назовем так) и символизм мифологический. Литературный пользуется абстракциями для выражения конкретного. Мифологический — наоборот: конкретными конечными образами для выражения вечных сущностей. Литературный (серебряный век русской литературы) камуфлирует конечную реальность в «духах и туманах», по-блейковски (а точнее, по средневековой традиции) отделяя сущность от носителя, что выражается, например, в том, чтобы писать слова «верность», «любовь», «юность» с прописной буквы и манипулировать ими как самостоятельными сущностями. Невинность ходит, разговаривает, теряется. Верность ждет, помнит, чтит. Любовь исходит слезами, странствует и проч. И все это — как имена ангелов. Эти сущности есть сами по себе, и если люди вымрут, Любви, Верности, Злодейству, Постоянству, Старости и проч. нет конца. Это теоретически. С другой стороны, если люди вымрут, этим многозначительным именованиям не на что будет намекать. Потому что обнаруживается их зависимость от конкретных конечных явлений, бесконечной выжимкой из которых вечные сущности являются. Поэт, описывая образ Старости, которая с грустью сидит у его порога, имеет в виду конкретную подагру и бессонницу. Абстрактная Невинность — на деле его собственное невинное состояние (увы, давно в прошлом), выражавшееся в неведении относительно гадостей мира сего. Или девушка, которую он обесчестил, о чем на данный момент сожалеет. Злодейство — это обобщенный образ надувшего автора прохиндея. Словом, основа абстрактного символа, его стопы — в конкретной конечной реальности. Абстрактные символы сводятся к конкретным предметам практически без остатка.
Символизм мифологический действует по обратному принципу. Миф в конкретных образах выражает реалии вечные. Вот горчичное зерно — оно выражает идею вечного блаженства, царства Божия. Вот алхимическое Золото (вульгарная прописная буква взята из арсенала символизма литературного), философский камень, — символ Жизни Вечной. Литературный символизм выглядит красивше. Романтичнее, загадочнее. С эдаким флером, эдакой мудростью.
Мифологический символизм выглядит сермяжным. «Говорит притчами. Значит, Закона не знает». Он сказочнее, примитивнее, грубее, неэстетичнее. Для крестьян.
Все, что есть в небе, есть на земле. Небо и земля идентичны, «кратны» друг другу. Весь вопрос в том, что первично. Если первично земное, конкретное, чувственное, эмпирическое, — тогда есть смысл производить от этой реальности реальность вторичную, бледную, подражательную, искусственную в виде общих идей. А если, по Платону, первичен вечный идеальный мир, тогда конкретные вещи отражают и выражают идеальные сущности, свидетельствуют о них. Литературный символизм принижает статус вечных сущностей, делая их производными от конечной материальной реальности. А мифологический, напротив, — возвышает реальность материальную, указывает ее истинное происхождение. Мифологический символизм направлен вверх.
По Честертону, для Франциска Ассизского реальность был именно Бог, и Он свидетельствовал о всем конкретно сущем (траве, деревьях, птицах, животных), а не наоборот. Тут можно спорить, к какому символизму относится такая позиция Франциска, но когда он поет гимн солнцу, он славит именно солнце, а не Идею Солнечного Света. Он любит конкретных ворон, волков, а не Идею Первобытной Невинности. Франциск дошел до последней стадии мифологического символизма, как мне кажется: он даже не нуждается в том, чтобы сверять материальный и метафизический пласты, он и так знает, что не грешит идолопоклонством, отдавая свое сердце этой конкретной вещи, этому конкретному существу: слишком явен для него их Источник.
Суд
Бог может обораться, что он не ругает, не судит, что он жалеет и любит — бесполезно.
Человек сам не прощает себя, сам выносит себе приговор и, приняв роль жертвы, с укором смотрит на Бога: вот, Ты убиваешь меня, но я-то этим искупаю свой грех, а Ты, выходит, палач.
Мы судим Бога — не Он нас. Это просто садизм. Человек сваливает приговор на Бога. И тем его осуждает.
Тысячу раз подумаешь, прежде чем кого-то сотворить.
Люди — мерзкие твари, которые сами придумывают — законы, сами нашкодят, сами себя осудят, сами приведут приговор в исполнение, а потом подымают укоряюще-жалостливый взор к небу: будь милостив, Боженька! Ничего не хотят слышать, хоть надорвись. Глухи, глухи, глухи.
