Хэйдок Альфред
Песнь Валгунты
Альфред Хэйдок
Песнь Валгунты
В тот момент, когда я заснул, мне показалось, что меня разбудили; кто-то тыкал мне в шею, в лицо и в нос чем-то холодным. Открыв глаза, я убедился, что лежу в абсолютной темноте, и стал ощущать напряженную работу мозга; казалось, в нем с сумасшедшей быстротой вертелись какие-то колеса, которые спешно изготовляли для меня новое мироощущение и серию неизвестных дотоле воспоминаний. Перед самым моим лицом вспыхнули в темени два блестевших фосфорическим светом глаза, и я вновь ощутил холодное прикосновение к подбородку и даже толчок.
Все-таки я не пошевелился: мне не хватало мысли, импульса действия; не было ни страха, ни желания. Но я чувствовал, что мысль близка и готова включиться в мозговые центры, подобно электрическому току.
До моего слуха доносилось царапанье, словно кто-то скользил когтями по гладкой поверхности дерева, а затем послышалось падение тела.
Почти в тот же момент витавшая в пространстве мысль включилась в мозговой аппарат, и мне сразу все стало понятно.
Теперь ночь. Я лежу в бревенчатой хижине с черным от сажи потолком, и поэтому ничего не видно. Кто-то снаружи хотел открыть дверь, но ему не удалось. Светящиеся глаза принадлежат моему верному Другу, полуволку-полусобаке Гишторну, который, услышав шум за дверью, старался меня разбудить, толкая мордой, потому что он, как все волки, лаять не умеет. И теперь надо быть очень осторожным, потому что горная страна на далеком севере, где я живу, полна скрытых опасностей.
Моя правая рука нащупала тяжелую секиру на полу, и я вместе с собакой неслышно пополз к двери. Гишторн дышал около моего уха и лязгал зубами: мы - человек и зверь - привыкли всегда биться рядом с тех пор, как только начали понимать друг друга.
У двери я долго прислушивался, чтобы определить, кто захотел навестить меня ночью, но оттуда не доносилось ни звука.
Тогда, лежа на полу, я внезапно открыл дверь. Это была хитрость: если непрошеный посетитель устремится в открывшуюся пустоту с копьем наперевес и со злыми намерениями, он обязательно споткнется о мое тело и упадет, а Гишторн найдет путь к его горлу, потому что волк в темноте видит гораздо лучше человека...
За дверью никого не оказалось, но Гишторн прыгнул вперед и с рычанием остановился над темным комком в снегу. Я бросился к этому комку, и... в моих руках со стоном стал извиваться мальчик... Я его узнал:
- Зигмар, что с тобой? Зачем ты здесь?
- Приехали на оленьих санях люди тундр с Замерзшего моря, - стонал мальчик, - те, кто на копья, вместо железа, насаживают кость... Восемь саней - восемь человек... Они подожгли наш дом и в каждого, кто выскакивал, посылали стрелу. Они увезли с собой Валгунту и ... и меня.
Убили старого Валгута и всех слуг!
- Но ты... ты ведь здесь?! Чего ты брешешь? - кричал я и, сам того не замечая, так сдавил бедного мальчика, что он застонал пуще прежнего: и все это из-за того, что предо мной возник облик его сестры Валгунты. С поразительной быстротой память восстанавливала все то, что было связано с этим именем: о ней мне шептал лес, журчали ручьи, гремел водопад Каменного ключа, и облака на небе принимали ее черты...
- Я бежал с дороги... Валгунта приказала. Нас бросили на одни сани; ей связали ноги, а мне - нет... Она шепнула мне: 'Братец, когда будем проезжать мимо обрыва Ворон, я швырну тебя с кручи: внизу снег глубокий, и ты не разобьешься. Оттуда побежишь к Оствагу и все ему расскажешь, если по дороге тебя не растерзает медведь... Скажи Оствагу, что больше нет отца, который требовал за меня много коней, - есть только люди тундр и Валгунта, которая ждет...' - И я шел много часов с разбитыми о камни ногами, воскликнул Зигмар, - и все тебе сказал... - Пусти меня!
- Зигмар! Она так и сказала? Ты хороший, смелый... ты самый лучший мальчик! - Я притянул его к себе и порывисто стал гладить по голове. - Иди в дом! Там ты найдешь пищи на месяц, а если я к этому времени не вернусь с Валгунтой, то больше не жди и ступай к взморью, к рыбакам, они тебя приютят! А теперь, - обратился я к волку, - у нас будет самая большая охота, какой ты еще не видал!
Так начался мой странный и удивительный сон, который умчал меня через тьму веков, может быть, на тысячу лет назад. Он развертывался с быстротой вне понятий о времени и пространстве - их точно не было! Но зато были ощущения, которые я переживал так ярко, как, пожалуй, никогда наяву.
Ночью, среди застывшего леса, я мчался, преследуя похитителей, как зловещая тень, как дух окружающих гор, и горел сумрачной яростью берсеркера: медленно поднимался на крутизну и камнем, пущенным из пращи, летел с нее на лыжах, а рядом со мною несся волк. Человек и зверь...
Наши ноги одинаково не знали усталости, и я не ошибусь, сказав, что и желания наши были тождественны: нам обоим грезились великая охота на забрызганном красными каплями снегу, охота с клохтаньем застревающей в горле ярости, схватка, где ни один сражающийся никогда не слыхал о жалости...
Но у меня был план, и в этом, пожалуй, заключалось различие между мной и волком. Там, где горы крутой стеной обрывались у страны низких холмов, переходящих затем в бесконечную низменность тундр, было ущелье. 'Ворота Тундры' - так оно называлось, и к ним лежал путь похитителей, указанный мне Зигмаром. Известными только мне перевалами и проходами я должен был опередить их там.
В напряженном беге вперед я не помнил счета дней - несколько раз зарево восхода загоралось предо мной, пока я достиг нужного места.
Почти целый день я провел на каменистой вершине у Ворот Тундры, ожидая, когда в другом конце ущелья замаячат запрокинутые рога ездовых оленей моих врагов.
Только с наступлением сумерек я увидел их: далеко-далеко, черной узловатой нитью восемь груженых саней переползли перевал. Впереди точками двигались несколько фигур на лыжах, и одна за другой исчезли из виду, спустившись в ущелье.
Я знал, что времени у меня еще много, так как ущелье тянулось на несколько верст, но, тем не менее, скачками бросился вниз.
Там, в кустарнике, я разложил перед собой стрелы на камне, с расчетом сначала убить переднего оленя, чтобы загородить узкую тропу остальным, которые в этом случае бросятся в сторону и увязнут в сугробах, а я тем временем успею еще выпустить несколько стрел, пока меня не заметят...
О дальнейшем я не думал: оно должно было выясниться само собой...
И вот только там, сидя в засаде, я впервые стал ощущать время, потому что оно остановилось, тропа предо мной оставалась пуста, никто не показывался... А кровь моя бунтовала... Я не мог усидеть и вскакивал в бешеных порывах, и волк вскакивал вместе со мной, и шерсть его щетинилась, потому что он инстинктом чувствовал приближение великой охоты. И я сердился так, как никогда в этой жизни, и туман ярости начал застилать мои глаза.
Но тут я заметил зарево костра за поворотом ущелья и понял, что враги располагаются на ночлег. Первый план рухнул.
Собрав свои стрелы, я покинул засаду и заскользил на лыжах к зареву.
Первой, кого я увидел, была Валгунта: связанная, она полулежала на санях, близко к огню, и свет падал на ее лицо. Это было хорошо: она увидит, как бьется тот, кого она призывала. А разве мужчина не храбрее всех, когда на него смотрят глаза женщины?
Похитители возились поодаль, около других саней, а один из них, с темным лоснящимся лицом цвета прошлогодних листьев, подводил в это время к освещенному пространству коней. Судя по приготовлениям, он собирался зарезать животное на мясо, потому что народу тундр нечего делать с лошадьми.
Я узнал этого коня: это был один из похищенных в доме Валгунты - ее любимец. Его золотистая шея искрилась при свете костра, когда разбойник задирал ему голову повыше и приставлял нож к глотке.
Тут я уже ни о чем не думал - тетива в моих руках натянулась точно сама собой, и стрела дзинькнула в воздухе. Она вонзилась глубоко в бок человека с темным лицом, и он, выпустив коня, обеими руками вырвал ее и изломал на куски, но тут же рухнул и сам.
