таким непобедимым воином был сын начальника войск Дрона.11 Обладая огромной силой, в колеснице с особо дрессированными свирепыми конями, которые, придя в ярость, сами рвали зубами противников, он, как бог войны, носился по полю, разя и сокрушая, и гнал перед собой воинов Юдхиштхиры. И никто, кроме Арджуны, не мог остановить его.
Жестокая битва, не принося победы ни той ни другой стороне, длилась целый день. Но как только наступил вечер и солнце скрылось за горизонтом, воины, по свято соблюдаемому в то время обычаю, прекращали битву, отходили в свои станы, где готовили себе ужин и ложились спать с тем, чтобы наутро, с восходом солнца, возобновить битву. И так изо дня в день.
Каждое утро облеченный в сияющие доспехи Дрона на своей колеснице налетал как смерч на ряды воинов Юдхиштхиры и, пока подоспевал Арджуна, усеивал поле трупами. Его боялись. Дух войска Юдхиштхиры падал. Появились дезертиры — армия братьев таяла. Еще несколько дней — и все будет потеряно. Озабоченные до крайности, братья собрались на военный совет. Что предпринимать, чтобы предотвратить надвигающуюся беду — крушение дела всей их жизни? Арджуна и Дрона победить в единоборстве друг друга не могли. И задумались братья: а нельзя ли поразить Дрону духовно — так, чтобы он потерял своё мужество, ярость и отвагу?
Один из братьев предложил хитроумный план: в неприятельской армии сражался единственный сын Дроны — Ашватамма. А что, если в пылу сражения, когда Дрона опять налетит со своей колесницей, крикнуть ему: «Ашватамма убит!» Ведь обольется кровью родительское сердце и сникнет душа!
— Но ведь это будет ложью. Это ляжет на нас вечным позором! — воскликнул Юдхиштхира.
— Тогда надо сделать так, чтобы это не было ложью, — у нас есть боевой слон по имени Ашватамма. Мы его убьем и после этого можем смело кричать — «Ашватамма убит!».
Все смутились и переглянулись. Обратились за советом к великому гуру Кришне, который тоже присутствовал на заседании. Но тот сказал, что этот вопрос должны решить братья сами. С большой неохотой Юдхиштхира, по настаянию братьев дал согласие на этот план.
На другое утро, когда снова возобновилась битва, и Дрона, как и прежде, атаковал сильно уже поредевшие ряды противника, воины Юдхиштхиры упорно сопротивлялись — схватка стала ожесточенной. И тут, в самом пылу сражения, до слуха Дроны донесся громкий, торжественный крик: «Ашватамма убит!»
Не веря своим ушам, Дрона остановил коней. У него вырвался крик: «Как? Мой сын Ашватамма убит? Кто сказал это?»
Но уже не один, а несколько голосов повторили ему то же самое. Два огненных слова, переплетаясь как две огненных змеи, — как их не перевертывай — страшного смысла не теряли. Они летели к нему и жалили в самое сердце.
Вдруг выпрямившись во весь свой богатырский рост, Дрона закричал.
— Никому не поверю! Пусть самый честнейший среди честных царь Юдхиштхира придет и повторит, что мой сын Ашватамма убит, — тогда поверю.
Сражение прекратилось, молчание воцарилось кругом. Слышно было, как воин побежал звать царя.
Юдхиштхира стоял окруженный братьями, когда к нему подбежал воин — тот самый, кому было приказано произнести роковые слова — и доложил о происшедшем. Юдхиштхира молча выслушал воина. Это был удар неожиданный и жестокий. Кто мог это предвидеть! Теперь от него, никогда не сказавшего ни слова лжи, будут требовать, чтобы он солгал…
Юдхиштхира обвел взглядом лица окружавших его братьев — они с мольбой смотрели на него, старшего своего брата, которому привыкли повиноваться, как отцу, и их взоры, их молящие глаза говорили яснее слов: «Иди и солги!» Разве он мог осудить их за это? Нет, разве он сам не прошел все унижения и тяготы долгих годов изгнания? Разве нежные руки жены Драупади — царевны мало перетаскали воды из чужих колодцев? И разве коварный дядя честным путем лишил их царства? И разве он не мужчина и станет жеманничать в грозный час, решающий все…
— Если я вас правильно понял, вы хотите, чтобы я пошёл и сказал то, что требуют от меня? — спросил он братьев.
— Так, брат, так. Ты правильно нас понял. Иди и скажи! — тихо сказали братья, полные благодарности, что не пришлось уговаривать.
И спокойно, как подобает мужчине и царю, пошёл Юдхиштхира, ведомый воином, и произнес перед Дроной:
— Я царь Юдхиштхира, прозванный честнейшим среди честнейших, заявляю тебе: да, твой сын Ашватамма убит.
И тогда Дрона зарыдал, бросил своё копье и меч на землю и протянул обе руки воинам Юдхиштхира со словами:
— Вяжите меня — сдаюсь. Не хочу ни воевать, ни жить без сына, света моих очей.
И тут произошло то, чего ни Юдхиштхира, ни его братья никак не могли ожидать: увидев своего победоносного вождя сдающимся, его воины один за другим последовали его примеру: бросали оружие, сдавались, бежали с поля сражения. Воины Юдхиштхиры с победными криками бросились вперёд, врывались в никем уже не защищенный стан врага и предавались грабежу. Перед опешившим от неожиданности и как бы замершим в каком-то оцепенении Юдхиштхирой победа обернулась к нему не своей радостно-ликующей стороной, но своим ужасным ликом. Его воины волокли сопротивляющихся и плачущих женщин, прижимающих к груди своих детей. Из вражеского стана тащили одеяния, утварь, а кто сопротивлялся, тут же убивали… Стон, вой и плач висели в воздухе. Победители вступили в драку между собой за обладание лучшими конями. Юдхиштхира стряхнул с себя оцепенение, стал отдавать приказы к движению вперёд, к столице, стараясь, если можно, не допустить жестокости к побежденному.
Но грабеж и насилие, два отвратительных близнеца, были неотделимы от войны. К нему подводили толпу пленниц из царства дворца Дхритараштры. Среди них была и старшая царица с распущенными волосами, растерзавшая себе грудь от горя. Гнали стада отобранного скота, который должен поступить в царскую казну. Но в душе Юдхиштхира не было ни капли радости победы. Наоборот, в нем была страшная рана — сознание, что все это куплено ценою лжи. Он чувствовал, что рана эта превратилась в никогда не заживающую язву, которая отравит ему каждую радость, и не будет ему больше радости в жизни. То же самое испытывали его братья и жена, ибо сознавали, что безжалостно подтолкнули своего брата на ложь.
Как Юдхиштхира, так и его братья знали, что действие, нарушившее законы морали, в данном случае их ложь, может быть исправлено только действием — одного раскаяния для этого мало — потратили несколько лет на восстановление благополучия в стране, на залечивание ран, причиненных войною. И проявляя милосердие, где только представлялся случай, стремились сеять вокруг себя радость и улыбки. Это облегчало укоры совести, но не освобождало от них.
Тогда Юдхиштхира, его братья и жене приняли решение покинуть своё царство, передав его достойным правителям, а самим отправиться на поиски великой горы Меру,12 подножие которой покоится на земле, а вершина уходит в небесное царство — тот Рай, где обитают боги, куда после смерти уходят герои, праведники и достойные люди. Никто не мог в точности указать её местонахождение. Знали только, что путь туда лежит через многие страны и великую пустыню, что путь этот полон опасностей и великих лишений.
Без тени сожаления они покинули свой пышный дворец, богатства в нем находящиеся и, одевшись в простые одежды, пустились в путь. Впереди шел Юдхиштхира, а за ним — его братья и жена. При выходе из дворца, из него выбежала собака Юдхиштхира и пошла за своим хозяином.
Через леса и горы, реки и долины, через опасные ущелья, кишащие змеями и зверями, под грохот падающих с круч камней и непроглядных туманов, ползущих из пропастей и лепящихся к черным скалам, шли они. Иногда страшные призраки протягивали к ним костлявые руки и леденящий душу хохот доносился и спереди и сзади. Но путники не оглядывались, ничто их не устрашало — у них была одна единственная цель: достигнуть священной горы Меру или погибнуть. Так шли они из страны в страну и, наконец, дошли до великой пустыни, где не было ни воды, ни животных, ни птиц — лишь необозримые пески и палящее солнце. Но за этой пустыней, сказали братьям люди, должна была находиться их цель — священная гора.
