Герменевтика телесности в исихастском опыте

исполнение Кода: смерть. «Тело — трагический инструмент», — сказал митрополит Иоанн Зезюлас, православный богослов наших дней.

Однако духовная традиция, хранящая практику, включает в свои вероучительные посылки и речь о «последних вещах», эсхатологию. Это уже не речь опыта, и мы не входим здесь в ее обсуждение. Напомним только: эсхатологический дискурс утверждает, что «последнее слово» телесности — в конечном итоге, лишь предпоследнее; по Новому Завету, в эсхатологическом измерении даже и «последний враг истребится — смерть» (1 Кор. 15, 26). Трагическому конфликту тела и телоса парадигма Спасения сопоставляет эсхатологический (мета — эмпирический) катарсис.

Для нашей темы существенно, что эта краеугольная парадигма христианства говорит нечто и о судьбе телесности: она включает в себя вероучительное положение о воскресении во плоти. Это знаменитое положение — одно из главных отличий христианства в широком спектре позднеантичных религиозных течений и доктрин, идущее вразрез с магистральным дуалистическим руслом, где тело, резко противопоставляемое духу, третировалось как лишенное всякой ценности. К подобным положениям необходимо подходить с особою герменевтикой, и эта «эсхатологическая герменевтика» должна иметь существенные отличия от герменевтики исихастского опыта, на которую мы опирались. Поэтому, завершая обсуждение «исихастского тела», мы ограничимся только ссылкою на раздел «Эсхатология» нашего Словаря (см. «Феноменология аскезы», с. 172–182). Да, по новозаветному обетованию тело человека перестанет быть «телом смерти» (Рим. 7,24); однако знание об этом доступно нам лишь в эсхатологическом дискурсе: зерцалом в гадании.

Взглянув же в целом на возникший набросок соматической карты Лествицы, мы заключаем: отнюдь нельзя сказать, чтобы в исихастской практике телесный аспект был главным. Он присутствует всюду, на всех ступенях, выстраивается тщательно и изобретательно, включает ценные открытия и оригинальные решения — но при этом он всюду подчинен заданию целостного, холистического претворения человеческого существа в иной образ бытия. Ведущая же роль в этом претворении принадлежит, безусловно, духовно — душевным энергиям, которыми совершается стяжание Духа Святого.

2003/2012

,

Примечания

1

Расширенный вариант доклада на Международной конференции «Христианская аскетика и мистика: западная и восточная традиция в сравнительном освещении» (Москва, 3–5 сентября 2012 г.)

2

Символ (Москва — Париж), 2007. № 52. С. 13–50. (Англ. оригинал опубл. в 1992 г.)

3

М. Мерло — Понти. Знаки. М., 2001. С. 192.

4

P. Brown. The body and society. Men, women and sexual renunciation in Early Christianity. Columbia University Press, 1988. P. 235–236. Цитата в цитате — из поучений аввы Орсисия.

5

Ib. P.235.

6

Св. Григорий Палама. Триады в защиту священнобезмолвствующих. II,2,9. М., 1995. С.166.

7

См. напр.: С.С.Хоружий. Феномен православной аскезы как междисциплинарная проблема // Он же.

8

См. выше статью «Православное покаяние как антропологический феномен».

9

Преп. Иоанн Синайский. Лествица. Слово 1,8. Сергиев Посад, 1894. С.22.

10

P. Brown. Loc. cit. P.222.

11

Отошлем к нашей «Феноменологии аскезы» за демонстрацией принципиального отличия этих