оговаривает не третье лицо, а своего защитника — это оговор, соединенный с неблагодарностью, и к нему нужно относиться еще более осторожно. Если вооружить подсудимого таким правом, — пышным цветом расцветет шантаж и вымогательство, для которых откроется новое и широкое поле со стороны подонков преступности, рецидивистов».
Свой доклад А. С. Зарудный закончил словами: «прошу Юридическое общество сказать, что без тайны совещания нет защиты, нет правосудия». И в решениях суда, исключившего Патэка, и в выступлениях адвокатов несомненно проявился тот антагонизм, который тогда, в годы реакции, существовал между царской юстицией с одной стороны и либеральной в немалой своей части адвокатурой с другой стороны. Этот антагонизм особенно проявился в 1904–1905 гг. когда присяжные поверенные принимали резолюции о преобразовании государственного строя.[13]
Великая Октябрьская социалистическая революция сломала и уничтожила старый суд и старый процесс и начала строить новый судебный аппарат, действующий на новых началах. «Чтобы упрочить советскую власть, нужно было разрушить, сломать старый буржуазный государственный аппарат и на его место создать новый аппарат советского государства».[14] В. И. Ленин в своем докладе на 3-м Всероссийском съезде советов говорил о том, что старый суд был отдан сразу на слом, что «мы расчистили этим дорогу для настоящего народного суда».[15] Эту же мысль выразил И. В. Сталин в своем докладе на XVIII партсъезде: «Чтобы свергнуть капитализм, необходимо было не только снять с власти буржуазию, не только экспроприировать капиталистов, но и разбить вовсе государственную машину буржуазии, ее старую армию, ее бюрократическое чиновничество, ее полицию и поставить на ее место новую пролетарскую государственность, новое социалистическое государство. Большевики, как известно, так и поступили».[16]
При построении нового социалистического государства, создании новой пролетарской государственности и организации настоящего народного суда вопрос об адвокатской тайне, о ее значении, о возможности признания ее в советском процессе не мог не вызвать в среде советских юристов оживленных споров и дискуссий. Советская адвокатура, в частности, искала правильного ответа на этот вопрос с точки зрения профессиональной этики советского адвоката.[17]
Вопрос об адвокатской тайне оживленно обсуждался в 1924 году в Украинском Юридическом обществе. Там был заслушан доклад Влад. Скерст на тему «Границы профессиональной тайны защитника по духу советского законодательства».[18] Докладчик указывал, что в условиях нашей советской действительности и ее идеологии исходить из «святости» профессиональной адвокатской тайны не приходится. Проблему эту, напротив, необходимо ставить вне плоскости какого бы то ни было фетишизма, исключительно в свете практической целесообразности и, в конце концов, приходил к выводу: «Адвокат, принципиально говоря, не имеет права разглашать вверенную ему тайну, и никто, следовательно, не имеет права домогаться от него такого разглашения».
В прениях по этому докладу нашли свое выражение различные точки зрения. Одни решительно отрицали адвокатскую тайну: «Нельзя конспирировать от советского государства» (Черлюнчакевич), «подзащитный или доверитель должен знать, что всё, сообщенное им адвокату, должно быть известно и суду, потому что лгать вместе с клиентом адвокат не может, поскольку он является должностным лицом» (Карашевич). За признание адвокатской тайны выступал Мамутов: «Нельзя смешивать два понятия и говорить, что защитник обязан доносить, когда все граждане освобождены от этой обязанности». Эривман говорил о том, что совсем отказаться от адвокатской тайны можно будет тогда, когда не будет существовать суд. Уничтожение адвокатской тайны поведет к тому, что институт адвокатуры сделается ненужным. Без доверия со стороны подзащитного адвокат немыслим. Не может защитник донести суду, что обвиняемый сознался ему в совершенном преступлении, если обвиняемый на суде свою вину отрицает.
Против адвокатской тайны высказались Л. Фишман,[19] В. Санчов,[20] Рубинштейн,[21] Обуховский.[22]
С другой стороны признавали институт адвокатской тайны проф. М. Чельцов-Бебутов,[23] проф. М. С. Строгович,[24] проф. П. И. Люблинский,[25] проф. Н. Н. Полянский. [26]
В последующие годы (1940–1941 гг.) против адвокатской тайны высказалась П. С. Зелькинд, которая считала, что возросшая коммунистическая сознательность советских адвокатов на современном этапе вступила в конфликт с требованиями соблюдения профессиональной тайны в нынешнем ее объеме. Автор утверждал, что раз адвокатура призвана защищать только законные интересы граждан, то она не может скрывать и молчаливо защищать их незаконные интересы без того, чтобы не вступить в конфликт со своей государственной и социалистической природой. Практика не знает таких случаев, когда для охраны законных интересов своего клиента адвокату понадобилась бы профессиональная тайна в указанном смысле.[27]
Большой интерес вызвала к себе статья Т. Круглова, опубликованная в 1941 г. На вопрос: может ли быть адвокатская тайна, может ли адвокат при выполнении своих профессиональных обязанностей скрывать от суда то, что стало известным ему от клиента, — автор отвечает: «Конечно, нет. Такой адвокат никогда не мог бы стать помощником суда. Наоборот, он объективно осложнил бы судебный процесс, запутал бы ясное дело. Это было бы не только недобросовестным выполнением адвокатом своих профессиональных обязанностей, но и преступлением перед государством». [28]
Статья Т. Круглова, помещенная в журнале в порядке обсуждения, вызвала оживленные споры. Состоялось совещание актива адвокатов гор. Москвы — для обсуждения этой статьи. Совещание не согласилось с Кругловым и отвергло его тезис о том, что тайны нет. Журнал в редакционном отчете об этом совещании привел выступление адвоката Н. Коммодова, который, очевидно, выразил общее мнение: «Н. Коммодов правильно сказал, что уничтожение адвокатской тайны подорвет основу, на которой строится институт адвокатуры. Если адвокат должен будет каждый раз рассказывать прокурору всё, что ему доверил его подзащитный, ему некого будет защищать — к нему не станут обращаться. Другое дело контрреволюционные преступления. Здесь адвокатской тайны нет».[29]
Решительно выступил против положений Т. Круглова проф. М. С. Строгович, который писал: «Граждане должны быть уверены, что, обращаясь к помощи защитника, они найдут у него защиту своих законных прав. Гражданин, обращающийся к защитнику, ждет от него помощи, делится с ним своим горем, раскрывает ему свои мысли. Как же по мысли Т. Круглова, — спрашивает М. С. Строгович, — должен поступить защитник, который обязан сообщить суду обо всем том, что ему сообщил его подзащитный и что имеет значение для дела. Должен ли он, например, во время судебного следствия публично заявить, что на суде подсудимый говорил так-то, а когда он приходил в консультацию и беседовал с адвокатом, он говорил совсем иное. Легко себе представить, как будет в этом случае выглядеть судебный процесс, какова будет роль защитника, но очень трудно себе представить, как сможет суд проверить, правильно ли утверждение защитника, если подсудимый его опровергает. Вместо выяснения обстоятельств дела по существу, суд должен будет заняться очной ставкой между подсудимым и его защитником и выяснить, кто из них говорит правду, а кто лжет. Защитника у подсудимого в этом случае не будет — защитник превратится в обвинителя. А что будет делать в это время настоящий обвинитель-прокурор, каково будет его положение. И что останется от гарантированного Сталинской Конституцией СССР (ст. 111) права обвиняемого на защиту».
Касаясь совета, данного т. Кругловым адвокату, устно сообщить о фактах, ставших ему известными от клиента, прокурору, участвующему в процессе, М. С. Строгович писал: «Должен ли адвокат, выступающий в процессе в качестве защитника, „нашептывать“ прокурору о том, что он узнал от подсудимого, чтобы прокурор это использовал против подсудимого. Кому польза от такого адвоката? Как этот совет т. Круглова мирится с состязательным построением советского уголовного процесса? Во что здесь превращается и защитник, и прокурор, и сам суд? Нужны ли нашим прокурорам такие непрошеные помощники в лице нашептывающих адвокатов?».[30]
Мы считаем, что адвокатская тайна должна быть признана допустимой в уголовном процессе. Она
