по реке идет, как ее... ага, джонка, такое смешное суденышко с парусами из тростниковых циновок. На нем сидят три коричневых парня, малайца, и скалят зубы, как будто я пирожное.
“Ниа нианиа пхе хем Нагасаки”, - лопочет первый.
“Ах ты сердечный, - говорю я, - ты думаешь, я тебя понимаю?”
“Ниа нианиа пхе хем Нагасаки”, - лопочет он опять и ухмыляется, скалит зубы – по его мнению, вероятно, в знак дружеского расположения.
“Нагасаки” - это я все же понял. Это порт в Японии, куда мне как раз нужно было.
“В Нагасаки, - говорю я, - в таком-то корыте? Меня сюда никакой силой на затащишь!”
“Ниай, - говорит он в ответ, а потом бормочет еще что-то, показывает на свою джонку, на небо, на свое сердце – словом, я обязательно должен сесть и ехать.
“Да ни за полное блюдо груш!” – отвечаю я.
Тут эти трое коричневых чертей наскакивают на меня, валят меня на землю, заворачивают меня в циновки и бросают на свою джонку, как тюк. Что я при этом думал, повторять не стоит. Но в конце концов я заснул в этой упаковке, а когда я проснулся, я был уже не на джонке, а на морском берегу. Над головой я увидел вместо солнца большую хризантему, все деревья вокруг были отлично отлакированы, и каждая песчинка на берегу чисто вымыта и отполирована. По этой чистоте я сразу сообразил, что я в Японии. И как только я встретил желтого раскосого парня, я его спросил:
“Послушайте, гражданин, где я, собственно, нахожусь?”
Он засмеялся и сказал:
“Нагасаки”.
- Да, ребята, - задумчиво продолжал Сидни Холл, - меня никто дураком не считал, но чтобы понять, как я в несчастной джонке за ночь приплыл из Калькутты в Нагасаки, когда для этого самому скорому пароходу нужно десять дней, - чтобы это понять, пардон, у меня ума не хватает... Так что я съем эту грушу.
Тщательно очистив грушу и съев ее, он продолжал рассказывать:
- Япония – большая и удивительная страна. Японцы народ веселый и ловкий. Они делают чашки из фарфора до того тоненькие, что для них, в сущности, и фарфора не нужно: просто берут и описывают большим пальцем круг в воздухе, потом его красиво разрисовывают, и чашка готова. А если бы я вас стал рассказывать, как японцы рисуют, вы бы мне не поверили. Я видел там одного художника, у которого кисточка упала из рук на лист белой бумаги, и, пока она катилась по бумаге, она нарисовала целый ландшафт: дома, деревья, на дорогах – люди, а в небе – дикие гуси. Когда я этому удивился, художник сказал:
“Ну, это пустяки, вы бы посмотрели, как работал мой покойный учитель. Однажды он в дождь испачкал свои почтенные туфли. Когда грязь начала засыхать, он показал их нам: на одной туфле грязью нарисовано, как охотник с собакой гонятся за зайцем, а на другой – как ребята играют в классы”.
Из Нагасаки я отплыл на пароходе в Америку, в Сан-Франциско. Во время этого плавания ничего особенного не произошло. Разве только то, что наш пароход во время бури перевернулся и утонул. Мы все живо вскочили в спасательные шлюпки. Когда шлюпки наполнились, двое матросов закричали:
“Тут еще одна женщина! Есть у вас в шлюпке место?”
“Нет!” – закричало несколько человек.
А я крикнул:
“Есть, есть. Давайте ее скорей сюда!”
Тогда соседи швырнули меня в воду, чтобы очистить место для дамы. Я, ребята, понятно, не противился. “Дамам, - подумал я, - всегда надо уступать”. Когда корабль затонул и шлюпки уплыли, я остался один – одинешенек посреди моря. Сел я на доску и стал качаться на волнах. Вообще-то было мне довольно уютно, не будь так сыро. День и ночь носился я по волнам, и мне уже стало казаться, что на этот раз дело кончится плохо. И тут ко мне подплыла жестянка, а в ней оказались ракеты.
“На что мне эти ракеты? – подумал я сперва. – Лучше бы это были груши”. Но потом я кое-что сообразил. Когда наступила темная ночь, я зажег первую ракету, она взлетела ввысь и загорелась, как метеор. Вторая ракета рассыпалась звездочками, третья засияла, как солнце, четвертая запела, а пятая улетела так высоко, что застряла где-то среди звезд. Там она и сейчас светится. Пока я так развлекался, подошел большой пароход и взял меня на борт.
“Да, браток, - сказал капитан, - если бы не ракета, ты бы здесь утонул. Но когда мы за десять миль отсюда увидели твои ракеты, мы сразу поняли, что кто-то зовет на помощь”
За здоровье этого славного капитана я съем вот эту грушу.
Покончив с ней, Сидни Холл весело продолжал:
- В Сан-Франциско я, стало быть, ступил на американскую землю. Америка, ребята, это моя родина, и что тут много разговаривать, - Америка – это Америка. Если я вам буду про нее рассказывать, вы мне, конечно, не поверите, - такая большая и удивительная страна Америка. Скажу вам только, что я сел в тихоокеанский экспресс и поехал в Нью-Йорк. Там дома такие высокие, что их никак нельзя достроить до конца, потому что пока каменщики и кровельщики по лесам заберутся наверх- уже обед, они там только скоренько пообедают тем, что взяли с собой, и начинают скорей спускаться вниз, чтобы вовремя лечь спать; так оно и идет день за днем. И вообще лучше Америки ничего нет; а кто не любит свою родину так, как я люблю Америку, тот старый осел.
Из Америки я на пароходе поплыл в Голландию, в город Амстердам. По пути – по пути, ну да, - по пути со мной случилось самое интересное и чудесное из всех приключений. Пропади я пропадом, ребята, это и есть собственно, самая замечательная шутка во всем путешествии!
- Что же это? – закричали детективы.
- Н-да, как бы вам сказать, - покраснев, сказал Сидни Холл, - дело в том, что я обручился. На пароходе ехала одна милая молодая девица, гм-гм, зовут ее Алиса, и нет на свете никого красивее ее, даже среди вас. Нет, действительно нет! – добавил мистер Сидни Холл после глубокого раздумья. – Но вы, пожалуйста, только не думайте, что я ей сказал, как она мне нравится. Шел уже последний день нашего путешествия, а я все еще ничего ней не сказал... А теперь я съем эту грушу.
Просмаковав грушу, мистер Сидни Холл продолжил свой рассказ:
- В этот последний вечер я прогуливался по палубе. Тут ко мне подошла мисс Алиса.
“Мистер Сидни Холл, - спросила она, - вы бывали в Генуе?”
“Бывал, мисс Алиса”, - отвечаю я.
“А не видели вы там маленькую девочку, которая потеряла свою мамочку?” - спрашивает Алиса.
“Ну да, мисс, Алиса, - отвечаю я, - какой-то полоумный парень отвел ее к маме за ручку”.
Алиса помолчала минутку, а потом говорит:
“Мистер Сидни Холл, а вы побывали и в Индии?”
“Да, мисс Алиса”, - отвечаю.
“А не видали вы там, - спрашивает Алиса, - как один храбрый молодой человек прыгнул на ходу из поезда в воды Ганга, чтобы спасти утопающую прачку?”
“Видал, - говорю я, немного смутившись, - это был какой-то старый дурак, мисс Алиса. – Разве стал бы умный человек так поступать?”
Алиса помолчала минутку и посмотрела на меня так странно, так мило. Прямо мне в глаза.
“А кажите, мистер Сидни Холл, - начала она снова, - правда ли, что во время кораблекрушения один благородный человек пожертвовал собой, чтобы уступить место женщине на спасательной шлюпке?”
Тут меня, ребята, прямо в жар бросило.
“Ну да, мисс Алиса, - говорю я, - если я не очень ошибаюсь, тогда какой-то чудак решил вдруг искупаться в море”.
Тут Алиса подала мне обе руки, покраснела и сказала:
“А знаете ли вы, мистер Сидни Холл, что вы ужасно хороший человек? И за то, что вы сделали для маленькой девочки в Генуе, для индийской прачки и для незнакомой женщины в море, вас все должны любить”.
Ну тут я, братцы, очутился прямо на седьмом небе! Словом, я обнял Алису, а когда мы, значит, обручились, я спрашиваю:
“Слушай-ка, Алиса, кто тебе рассказал все эти глупости про меня? Ведь я же – как перед богом! – никому этим не хвастал”.
