— Лучше б скорее кончилась, — буркнул я.
— Это можно устроить.
Копу было за сорок.
Черная потертая куртка, зубочистка во рту, щетина.
Очень уж хотел казаться крутым. Когда жена тебя бросила, ты делишь убогую квартирку с клопами и понимаешь, что повышения больше никогда не видать — нам остаются одни понты.
И я вдруг понял, что сам могу так закончить.
— Знаешь, а прокурор не станет выдвигать обвинение, — заметил коп. — Хоть ты и застрелил того парня.
— Это была самооборона, — ответил я. — Я людей спасал.
— Ты так думаешь, — согласился Олмос. — А вот семья того мальчугана считает тебя убийцей. Я с матерью его разговаривал. Электрический стул — вот чего она требует для тебя.
— И правосудие для всех, — согласился я.
— Но не бойся, — ухмыльнулся сержант.
Похлопал меня по плечу.
Вот черт!
Почему всем надо меня полапать?
— Мы же с тобой друзья, — осклабился Олмос. — Все как-нибудь уладим.
«Избавь нас пуще всех печалей и барский гнев, и барская любовь», — подумалось мне.
— Ну как у нас с нашим делом? — спросил сержант, как бы между прочим.
— Я все узнал.
Вынув конверт, я передал его Олмосу.
— Здесь снимки. Но они тебе не понравятся.
Тот смотрел фотографии.
— Вот черт, — бормотал сержант. — Вот ведь сучка.
— Да ладно тебе, — сказал я. — Вы же с ней развелись. Забудь — и дальше живи.
Олмос повернулся ко мне, и в его глазах полыхнула ненависть.
— Эта шалава забрала у меня все. Дом. Машину. Все мои сбережения. Мы двадцать лет были вместе, а теперь она…
Хлопнул по фотографиям тыльной стороной ладони.
— … С этим козлом? Кто он?
— Элберт Лемей. Дантист. Дела неплохо идут. Дом в пригороде, есть небольшая лодка.
Яхта, на самом деле.
Но я решил об этом не говорить — Олмос и так был готов взорваться.
— Хорошо, — сказал он, глядя на фотографии.
Лучше б за дорогой следил…
— Пригород, говоришь?
Олмос свернул в узкий переулок.
Стало как-то тревожно, — как сказал индюк, услышав про суп. Но с другой стороны, — я ведь не в багажнике еду.
Пока.
— Я так слышал, была там серия грабежей?
Он затормозил и поглядел на меня.
— Хозяев крепко избили. А одному так и вовсе кости переломали, он теперь лежит с трубочкой. И больше ходить не сможет.
— Жесткач, — согласился я.
— Так вот…
Олмос перевел взгляд на снимки.
— Может случиться так, чтобы этот придур… Ну, оказался дома, совсем случайно, когда грабитель появится. Сам знаешь, как это бывает.
Острые глаза копа впились в меня.
— Он будет каким? Пятым, шестым, кого изобьют воришки? А быть может…
Олмос ткнул меня в плечо.
— Может, его при этом кастрируют. Ну, если врезать парню промеж ног бейсбольной битой… раз десять…
— Погоди-ка, — ответил я. — Ты хочешь, что я вломился в дом к любовнику твоей бывшей и в шницель его избил?
— Нет, — оскалился Олмос. — Я хочу сказать… От меня зависит, что решит прокурор. Может, он передумает и выдвинет-таки обвинение. Ты парня убил, совсем молодого.
Элберт Лемей был похож на непропеченную булку.
Бледный, рыхлый, бесформенный.
Из тех, кто уверен, что вы — дерьмо, и не упустит случая вам это показать.
— Надо поговорить, — бросил я.
Элберт высился на пороге своего дома.
Глянул на меня так, словно я пришел ему ноги целовать, — а он не уверен, вымыл ли я рот с мылом.
— О чем? — насупился Элберт.
— О ваших зубах. Вам нравится, что они все на месте?
Я отпихнул его и вошел в гостиную.
Огляделся.
— А неплохой домишко. Дырки от кариеса как нефтяные скважины, верно? Чем глубже сверлишь, тем больше денег польется.
Плюхнулся на мягкий диван.
— Я вас не знаю, — резко ответил Элберт. — Убирайтесь, или я вызову полицию.
— Зря.
Я покачал головой.
— Знаете сержанта Рейнальдо Олмоса? Ну, вы еще крутите с его женой.
Элберт шагнул ко мне.
Хотел врезать, — но здравый смысл подсказал ему, что я сильнее.
Впрочем, бой был неравный; будь с ним его верная бормашина, я бы проиграл с позором и треском.
Боюсь я этих дантистов.
— Элберт, я вам не враг, — улыбнулся я. — По крайней мере, пока. От вас все зависит.
— Чего вы хотите?
— Денег, — ответил я. — Как и все. Но об этом позже.
Я осклабился еще шире.
— Олмос прислал меня, чтобы я вас избил.
— Чего?
Элберт такого явно не ожидал.
— Кости сломал… Да впрочем, сами послушайте.
Я поставил диктофон на журнальный столик.
Щелкнула кнопка.
— Так и вовсе кости переломали, — послышался голос Олмоса. — Он теперь лежит с трубочкой.
Элберт слушал внимательно.
Глаза его стали острыми и холодными — словно два сверла бормашины.
— И? — спросил он, когда запись закончилась.
— У меня два выбора, — сказал я. — Могу избить вас… Вы знаете, что могу.
— Но тогда вы не получите денег, — ответил Элберт.
