кто-то – Лешка никак не мог разглядеть боковым зрением кто, а повернуть голову не хватало сил, – расхаживал туда-сюда. В углу шептались две старухи, и звук был такой, будто мыши в соломе возятся. Алексей смотрел на белое с красной вышивкой полотенце, закрывающее голову покойника. Создавалось впечатление, что лежит набитый тряпками костюм.
И руки не человеческие – восковые, точно без мяса внутри. В комнату зашли еще две старухи, потеснили Алексея.
– Пошли глянем, где он... – позвал шепотом Гришка.
Алексей с трудом оторвал взгляд от полотенца и, сдерживая дурноту, быстро вышел из дома. Гришка повел в сарай. Внутри было тепло и сухо, пахло куриным пометом. На одной из стен светлело пятно.
– Здесь, – показал на него Тюха-старший. – Видишь – замывали кровь.
Лешка преодолел страх и дотронулся до стены. Шершавые бревна заскользили под кончиками пальцев. Пальцы задержались на колючих ямах, соскочили в углубление – след от вырванной щепки, более светлый, чем пятно, и с бороздкой поперек.
– Картечь. Волчья, – объяснил Гришка. – Из того ружья, что мы стреляли.
В сарай заглянула крысиная, шмыгающая физиономия Димки Титова, пятиклассника, соседа по проулку.
– Пшел отсюда! – шуганул его Лешка и выбрался из сарая.
– Матерь божья, царица небесная... – продребезжала рядом старушка, и Алексей увидел, как коричневая морщинистая рука описала у остренького подбородка незамкнувшийся треугольник.
Захотелось уйти подальше отсюда, избавиться от любимого, а теперь раздражающего запаха сосны.
– Айда в клуб, – предложил Алексей.
– Слышал, учительница утром вернулась? – спросил Гришка. – Уехать не смогла, билетов на поезд не было.
– Знаю.
Поэтому и шел в клуб, поэтому и болтался там до вечера и смотрел фильм, хотя знал, что ерундовый, поэтому и от братьев оторвался, выходя из зала, и пошел по ночным улицам в противоположном от дома направлении. И таки встретил.
Он уже возвращался, когда увидел на другой стороне улицы бредущую, пошатываясь, женщину, и не сразу поверил, что это Юлия Сергеевна. Она держала берет в руке, неуверенно ступала по дощатой мостовой, иногда останавливалась, придерживаясь за забор или дерево... Лешка шел сзади по своей стороне, готовый прийти на помощь.
Учительница прижалась к дереву. Постояла так, качнулась и чуть не упала. Лешка рванулся к ней по грязи, но на полпути остановился. От дерева слышались хрипение и ляпающие звуки, похожие на падение лепешек из-под коровьего хвоста. Послышались плевки и злобное:
– Swine! Scoundrels! – Затем русский вариант: – Скоты! Быдло!
Алексей замер посреди дороги, глядя в ту сторону, куда побрела шатающаяся учительница. Стоял, пока не замерз.
На похоронах и поминках учительницы не было. Алексей посидел с мужиками в конце стола, хлебнул самогонки и отведал кутьи. Кутья была слишком сладкая – меду не пожалели, поэтому насытился быстро и уже без охоты, потому что не мог не есть, когда все за обе щеки уплетают, обглодал куриную ножку. И все время думал об учительнице. То было ночью, в темноте, а при свете Юлия Сергеевна не такая, не может быть такой. Надо увидеть ее и убедиться в этом.
Оставив Тюхниных за столом, Алексей пошел в клуб. Бильярд был занят. Лешка понаблюдал за желтыми шарами с черными колечками и цифрами, послушал щелканье киев и обычные маты при промахах. В фойе на подоконнике сидели десятиклассницы, весело хохотали, слушая Федьку Крикунова, верзилу с непропорционально длинными руками, и бросали призывные взгляды на Мишку Кузина. Мишка неделю назад вернулся из армии, еще не снял форму и время от времени косился на погоны на плечах и значки на груди. Коська закончил продавать билеты, контролер бабка Пашка закрыла за собой дверь в кинозал. Сейчас принесут магнитофон, в фойе начнутся танцы. Лешка пошатался по комнатам, понаблюдал за танцующими, пошел в туалет, расположенный за клубом.
На обратном пути, когда проходили мимо железной лестницы, ведущей в будку киномеханика, увидел, как наверху открылась дверь. На площадку вывалился Вовка Жук и окликнул:
– Эй, закурить есть?
– Есть.
– Иди сюда, – пригласил-приказал Жук.
В облепленной афишами комнате стрекотала киноустановка. За узким столом сидели Коська и Петька Базулевич, молчаливый неповоротливый тугодум, будто собранный из геометрических фигур – параллелепипедов, цилиндров, пирамид – и ужасно волосатый, отчего напоминал обомшелый бульдозер. Даже воняло от него не сивухой, а соляркой: работал, как и Жук, водителем в леспромхозе. В центре стола выстроились бутылки с самогоном – три полные, заткнутые пробками из свернутых газет, а четвертая почти пустая. Рядом с бутылками лежал хлеб, сало и пирожки с поминок.
– Садись, – Вовка указал на кушетку рядом с собой, – давай, что там у тебя.
Лешка положил на стол пачку «Примы». Вовка Жук закурил, навесил над бутылками плотное облако дыма. Пыхтел так заразительно, что к пачке потянулись и остальные.
– Дай еще стакан, – приказал Жук Коське. Разлив на четверых остатки из первой и вторую бутылку, предложил: – Ну, глотнем по капельке, по капельке, чем поят лошадей. Выпив, промокнул рот тыльной стороной волосатой ладони, процедил: – Х-хо-р-рош! Интересно, где она дрожжи достает?
– Олька, старшая ее, в райцентре на хлебозаводе работает, – ответил Коська, который почти не выбирался из будки, но знал всё обо всех.
Жук проследил, как Лешка справился с самогонкой, поощрительно хлопнул по плечу: – Достойная смена растет!.. В школе, учишься? Какой класс?
– Восьмой, но должен в девятом, на год позже пошел.
– Молодец, аттестат зрелости получишь по заслугам! – хохотнул Жук.
– Новенькая, Юлька, тебя учит? – спросил Коська. Дождавшись ответа, скривил по-обезьяньи мордочку, многозначительно бросил: – Что я вам сейчас расскажу!.. – Он несколько раз затянулся, интригуя слушателей, медленно выпустил дым, сплюнул с губ прилипшую табачину. – Кручу вчера семичасовой. Заходит Игорь Мухомор и ихняя, – кивнул на Лешку, – поддатые оба, с бутылкой. Сели, выпили, тары-бары. У меня тоже бутылка была, начали ее. Смотрю, Юлька поплыла, головой, как курица, клюет. Я еще подлил – потухла. Положили ее на кушетку, говорю Мухомору: «Действуй!», а сам побежал обилечивать. Возвращаюсь, смотрю, Игорь сидит сопли жует. Ну, я фильм быстренько запустил. Мухомора – к черту. Она ручонками подергала, побрыкалась-куда там, поздно уже!.. Потом говорю Мухомору: мол, давай. Вошкался он на ней, вошкался, вдруг слышу, засопел. Ну, я...
Лешка попал в подбородок, отчего Коськины челюсти лязгнули, как траки вездехода. Киномеханик, чуть не утянув за собой стол, грохнулся вместе со стулом на пол. В следующее мгновение Алексей прыжком перелетел с кушетки в угол, вжался плечами в стены и поднял кулаки, готовый драться до последнего.
– Сиди! – остановил Вовка Жук выламывающегося из-за стола Базулевича. – И ты сядь! – прикрикнул на Лешку.
– Ах, ты, падла! Да я тебя... за что же он так, а?! – поглядывая на Жука ожидающим помощи взглядом, орал Коська. – Я тебе, щенок!..
– Хавальник закрой, – сказал ему Жук. – Получил – и ладно: меньше языком будешь ляпать. – Волосатая лапа сдавила бутылку, оставив на свободе только горлышко, наклонила его в стакан Коськи. – Меньше слов, больше жизни – пей!
Коська долго мял подбородок, проверяя, цела ли кость, порывался что-то сказать, злобно косил заячьи глаза на Лешку, а потом молча выпил. Пока собутыльники тянули из стаканов дымчатую жидкость, успел переварить обиду, затараторил по-новой, однако о женщинах как бы забыл, а если ненароком касался, то запинался на полуслове, ловил пугливым взглядом Лешкины кулаки и продолжал дальше.
А Лешка неожиданно для себя быстро захмелел. Он посматривал на соседа по кушетке, на широкую короткопалую руку, покрытую темными волосами и шрамами, на плечо, так распирающее пиджак, что швы
