диалекте, — но как-то вяло, бессильно.
Однажды днем на пляже появилась на редкость красивая женщина с мальчиком, я сказал бы, лет восьми и с итальянкой, одетой во все черное, явно прислугой. Они несли сумки для бутербродов с маркой «Гранд-отеля», и я подумал, что мальчик, видимо, живет преимущественно в гостиницах. На него жалко было смотреть. Служанка достала из сетки игрушки. Все они были не для его возраста. Ведерко для песка, лопаточка, несколько формочек, надувной мяч и пара старомодных водяных крыльев. Я подумал, что мамаша, растянувшаяся на одеяле с американским романом в руках, видимо, в разводе с мужем и что скоро она будет сидеть со мной в кафе и потягивать коктейли. Поставив перед собой такую цель, я поднялся и предложил мальчику поиграть в мяч. Он пришел в восторг оттого, что у него появился компаньон, но он не умел ни бросать мяч, ни ловить. И тогда, прикинув, что бы могло ему понравиться, я спросил, поглядывая на мамашу, не хочет ли он, чтобы я построил ему замок из песка. Он сказал, что да, хочет. Я соорудил водяной ров, затем крепостную стену с замысловатой лесенкой, затем сухой ров, затем зубчатую стену с бойницами для пушек и несколько круглых башенок с парапетами. Я трудился с таким упорством, точно и вправду возводил неприступную крепость, и, когда дело было сделано, на каждой башне водрузил флаг из конфетной обертки. По наивности я счел, что создал нечто прекрасное, так считал и мальчик. Но когда я обратил внимание мамаши на мое творение, она сказала лишь: «Andiamo».[1] Служанка подобрала игрушки, и они ушли, оставив меня, взрослого мужчину, в чужой стране, у замысловатого замка из песка.
Главным событием дня в Монтральдо был концерт, который давал оркестр в четыре часа дня. Это был подарок муниципалитета. Оркестр выступал в деревянной раковине в турецком стиле, изрядно потрепанной морскими ветрами. Музыканты порой играли в костюмах, а порой в купальных трусах, и число их день ото дня менялось, но исполняли они всегда одно и то же — старинные мелодии американского джаза. Не думаю, чтобы они так уж увлекались историей джаза. Просто нашли, наверно, в каком-нибудь сундуке старые аранжировки и пристрастились к ним. Играли они комично, в ускоренном темпе — словно для танцоров на старомодной танцульке. «Мармеладная труба», «Китайчонок», «Тигровый рэг», «Мимолетная любовь» — как трогали сердце эти старые-престарые джазовые мелодии, звучавшие в пропитанном солью воздухе. Оканчивался концерт в пять, после чего большинство музыкантов, уложив в футляры свои инструменты, отправлялись в море ловить сардину, а купальщики возвращались в кафе и в поселок. Мужчины, женщины и дети на берегу, мелодии джаза, плетенки из морской травы и сумки со съестным на пляже с куда большей силой создавали у меня впечатление легендарного рая, чем классические пейзажи Италии. Итак, я ходил вместе с остальными в кафе и однажды познакомился там с лордом и леди Рокуэлл, которые пригласили меня к себе на коктейль. Вас может удивить, почему я вдруг столь напыщенно величаю их. А все очень просто: дело в том, что мой отец был официантом.
Он не был обычным официантом — он работал в большом отеле, в зале, где были ужины с танцами. Однажды ночью, выведенный из терпения пьяным хамом, он ткнул его лицом в блюдо с макаронами и ушел домой. Профсоюз на три месяца отстранил его от работы, зато он в известной мере стал героем, и, когда вернулся в отель, его поставили обслуживать банкеты, и он подавал грибы королям и президентам. Он повидал весь свет, но я иной раз сомневаюсь, видел ли свет его — разве что рукав его красного фрака да мягкое красивое лицо, освещенное снизу свечами, когда он склонялся над столом. Жил он, должно быть, все равно как за стеклянной стеной, которая прозрачна лишь с одной стороны. Я порой вспоминаю о нем, когда смотрю какую-нибудь пьесу Шекспира, где пажи и стражники выходят слева и застывают у дверей, как костюмированное свидетельство того, что дело происходит в Венеции или в Арденнском лесу. Вы едва видите их лица, они не произносят ни слова, как и мой отец, который в конце ужина, когда начинались речи, исчезал, подобно пажу на сцене. Я обычно говорю, что он работал в гостиничном деле по административной линии, но в действительности-то он был официантом, официантом, обслуживавшим банкеты.
У Рокуэллов было много народу, и я ушел около десяти. С моря дул жаркий ветер. Потом мне кто-то сказал, что это был сирокко. Ветер дул из пустыни, и это действовало так гнетуще, что ночью я несколько раз вставал выпить минеральной воды. В море гудел пароход, давая знать, что попал в туман. Утро тоже оказалось туманное и душное. Пока я готовил кофе, Ассунта и синьорина начали утреннюю перебранку. Ассунта по обыкновению завела свое: «Свинья! Сука! Ведьма! Уличная грязь!» А усатая пожилая дама, выглядывая из распахнутого окна, ответствовала ей: «Дорогая! Любимая! Да благословит тебя бог! Спасибо тебе, спасибо». Я стоял в дверях, держа в руке чашечку с кофе и от души желая, чтобы они выбрали для своих препирательств другое время дня. Перепалка прекратилась, пока синьорина ходила вниз за хлебом и вином. Затем все началось сначала: «Ведьма! Жаба! Жабища! Ведьмища!» — и так далее. А пожилая дама ответствовала: «Сокровище мое! Свет очей моих! Самая моя драгоценная! Свет моей жизни!» — и так далее. За этим последовала настоящая драка — прямо война из-за куска хлеба. Я увидел, как Ассунта больно ударила старушку ребром руки. Та рухнула на ступеньки и застонала: «Ай! Ай!» Но даже стоны звучали у нее выспренне. Я бегом пересек двор и подскочил к распростертой старой женщине. Ассунта запричитала:
— Я не виновата! Я не виновата!
А старушке, видимо, было очень больно.
— Прошу вас, синьор, — сказала она, — прошу вас, приведите мне, пожалуйста, священника!
Я подхватил ее на руки. Она была не тяжелее ребенка, и от одежды ее пахло землей. Я поднялся с ней по ступенькам в комнату с высоким потолком, где фестонами висела паутина, и опустил свою ношу на диван. Ассунта следовала за мной по пятам, причитая:
— Я не виновата!
А я пошел отсчитывать сто двадцать семь ступенек вниз, в поселок.
В воздухе плыли клочья тумана, но ветер, дувший из Африки, был горячий, как воздух в духовке. В доме у священника не оказалось никого, однако я обнаружил его в церкви — он подметал пол. Я волновался — ждать мочи не было, но чем больше я волновался, тем медленнее двигался священник. Сначала ему надо было поставить метлу в чулан. Дверь чулана рассохлась и не желала закрываться, и он потратил уйму времени, пытаясь ее закрыть. Потеряв терпение, я вышел наружу и стал ждать его на паперти. Прошло полчаса, прежде чем он собрался, а потом, вместо того чтобы двинуться к вилле, мы пошли дальше в поселок искать служку. Наконец какой-то парень, натягивая на ходу грязный кружевной стихарь, вышел к нам, и мы двинулись в гору, к вилле. Священник через каждые десять ступенек садился отдыхать и сидел так долго, что я успевал выкурить сигарету. Потом еще десять ступенек — и снова отдых, и где-то на середине лестницы я уже начал сомневаться, доберемся ли мы вообще до верха. Лицо священника из красного стало багровым, прерывистое дыхание с шумом вылетало из его груди. Наконец мы прибыли ко входу в виллу. Служка раскурил кадильницу, и мы вошли в разваливающийся дом. Все окна были открыты. В воздухе чувствовался морской туман. Старушка очень страдала, но голос ее, когда она заговорила, звучал по-прежнему мягко — видимо, такая уж она была.
— Это ведь моя дочь, — сказала она. — Ассунта — это моя дочь, мое дитя.
Ассунта же закричала:
— Врунья! Врунья!
— Нет, нет, — сказала пожилая женщина, — ты мое дитя, мое единственное дитя. Поэтому я и любила тебя всю жизнь.
Ассунта разрыдалась и, громко стуча башмаками, ушла вниз. Я видел из окна, как она пересекла двор. Когда священник начал читать отходную, вышел и я.
Я сидел в кафе и ждал. В три часа зазвонили колокола. А чуть позже прошел слух, что синьорина скончалась. Никто из сидевших в кафе, видимо, не знал, что эксцентричная старая дама и ее сумасшедшая служанка были друг для друга не просто слугой и хозяйкой, а чем-то иным. В четыре часа оркестр заиграл «Тигровый рэг», открывая концерт. А вечером я перебрался из виллы в гостиницу «Националь» и утром навсегда покинул Монтральдо.
Примечания
