силу.
Вот в этот момент в молчаливой толпе мужчин пронесся первый, еще глухой гул. Шпалеры сдвинулись тесней. Солдаты во дворе стали продвигаться к воротам. Высокая девушка гневно крикнула:
– Все равно пройдем! Попробуйте применить силу!
Она оттолкнула офицера и шагнула за ворота. За ней метнулось еще несколько женщин. Офицер схватил девушку за руку, другой дернул ее за платье. Она рванулась, платье разорвалось. Первый офицер толкнул ее в грудь. Удар был сильным, она пошатнулась, но устояла. И повернувшись к толпе, ухватив разорванное на груди платье, с рыданием прокричала кому-то:
– Твою невесту бьют, а ты смотришь!
Из толпы, свирепо расталкивая соседей, вырвался рослый парень с огромным букетом в руках. Он метнул букет в офицера, порвавшего платье на его невесте, и сразил кулаком другого. На него навалились набежавшие солдаты, он разметал их и снова бросился на обидчика невесты. Офицер выхватил импульсатор. Сухой треск, усиленный микрофоном, отчетливо разнесся над толпой, парень, уже сраженный, успел выхватить импульсатор и повернуть его на офицера – оба рухнули под ноги солдат. Женский отчаянный визг потонул в яростном вопле мужчин. Толпа всей массой бросилась на солдат.
Женщины, вытесненные на тротуары, с плачем убирались подальше, озверевшие мужчины сорвали ворота. Солдаты опасались в толчее выхватывать импульсаторы, да и приказа не было, а оба офицера, бездыханные, попирались ногами толпы. Разъяренные мужчины брали массой, один за другим солдаты валились наземь либо бежали в глубину сада и прятались во дворце. Какой-то мужчина вскочил на садовую скамью перед операторами стерео – те одни не поддались ни панике, ни ярости – и дико вопил:
– Наших женщин избивают! Мужчины мы или не мужчины? Все прекращайте работу! На улицу!
Из сада с обеих сторон дворца выползли, натужно ревя, бронированные водоходы. Ни один не стрелял, на это у правительства хватило ума. Они напирали на толпу, вытесняя ее наружу. На них карабкались, плевали в прорези машин, но уже скоро во дворе не осталось ни одного вторгнувшегося мужчины. Опрокинутые ворота подняли и захлопнули. Солдаты снова высыпали из помещений. Неподвижные водоходы сторожили ворота, готовые к новой схватке с толпой. Толпа рассеивалась. Мужчины кучками провожали делегаток, высокая девушка, первая завязавшая сражение во дворце, шла под охраной доброго десятка мужчин, и то рыдала, что ее жениха больше нет в живых и она повинна в его смерти, то громко проклинала солдат президента и его самого. А тело жениха водрузили на открытую машину, куда забрались еще несколько раненых, и везли с криками по улицам.
Отчаянный призыв мужчины остановить все работы и выйти на улицы защищать женщин услышала вся страна. О делегации к президенту оповещали заранее, о том, что церемония вручения декларации будет показана по стерео, тоже знали. И еще не завершилась схватка во дворце, как загудели заводы столицы, и их призывный рев подхватили все сирены, все уличные гудки, все клаксоны. Не прошло и часа, как вся страна гудела, свистела и клаксонила. А потом каменное молчание опустилось на города и села. Все остановилось – производство на заводах, движение на улицах, занятия в школах, торговля в магазинах.
Великая забастовка сковала Кортезию.
И сразу стало ясно, что простой остановкой работ не ограничится. Страна созрела для великих перемен – и они приближались.
Прищепа докладывал нам, что президент Аментола непрерывно заседает с министрами и генералами – вырабатываются решения. Что они будут важными, а не отвлекающими внимание и не канализирующими общественные страсти на пустяковые перемены, явствует из того, что помощники президента запрашивают о настроениях на заводах, в казармах, в клубах; о каждом сборище на улице, каждом митинге на площадях сообщается правительству. В армии и на флоте объявлена повышенная готовность.
– Не исключаю, что президент готов подавить народное возмущение военными средствами, – суммировал свою информацию Прищепа. – Он все же не из тех, кто пугается женских истерик.
– А если в истерику впадут и мужчины? – спросил я.
Прищепа не исключал такой возможности, но считал ее маловероятной. Бастуют в Кортезии все, но политической программы не выдвинули. Господствуют эмоции, а не программы. Женщины негодуют, что правительство не пожелало с ними считаться, и с прежним жаром требуют отставки недавно любимого президента. Но кандидатура Нормы не муссируется. Вряд ли ее поддержат мужчины, если Аментола и уйдет. Забастовщики требуют, чтобы президент извинился перед женщинами, сам взял из их рук петицию о своей отставке, а вот уходить ли досрочно, пока его дело. И это нечто совсем иное, чем требование немедленного мира, пока такое требование остается только за женским движением.
– Если Аментола наберется ума публично и достаточно искренно попросить прощения у женщин, то волнение рассосется, – докладывал Прищепа и добавил: – Он, правда, пока не показывает смирения, а всеобщая забастовка уже наносит урон самим бастующим – в квартирах не хватает тепла и света, магазины открылись, товары мгновенно расхватываются. Идет борьба нервов: у кого крепче, тот и возьмет верх.
В резиденции Нормы Фриз – одна из богатых ее поклонниц предоставила ей для политики свой особняк – каждый день собираются не только женщины, но и мужчины: бастующие присылают своих представителей, чтобы выработать единую линию. Но главенство остается за женщинами, они по-прежнему заводилы смуты, а от мужчин требуют только поддержки, а не инициативы. На время пропавшая в тени Радон Торкин снова бесчинствует на ярком свету, сплачивая вокруг себя все больше женщин. Она требует ни много ни мало, а смерти президента – в том случае, конечно, если он немедленно не уйдет. И кликушествует, как уже не раз заявляла, что готова в любой момент соединить в своей особе функции обвинителя, судьи и палача. Ей нужна только поддержка – смять охрану президента, чтобы прорваться во дворец, а уж там, с глазу на глаз с Аментолой, она не потеряет решимости. И она демонстрирует зрителям крохотный, специально для нее изготовленный импульсатор и на нем надпись: «Последний аргумент против Аментолы».
– Если еще недавно ее пассажи лишь вызывали усмешки и привлекали любопытных, – сообщал Прищепа, – то сейчас определяются сторонники, готовые на все. И это уже не группа, а отряд боевиков, которых прибывает ежечасно. На последнем митинге она страстно кричала в толпу: «Мужчины, у вас последний шанс реабилитировать себя – перестаньте трусить и идите за мной!» И ее поддерживали одобрительными криками.
– Митинг был на улице, Павел?
– У дома, где Норма Фриз устроила свою резиденцию. Кстати, и с ней перемены. Чувствуется, что она обижена пренебрежением президента. Когда она возглавляла Администрацию Помощи пленным, он отзывался о ней как о великой кортезианке, принял во дворце, обнял и пожал руку.
– Тогда она не требовала его отставки. Он тоже чувствует себя обиженным.
В настроении кортезов перемены совершались по-иному, чем мы ждали. Негодование против недостойного поведения президента с женщинами оттеснило политическую суть события. Женщины, забывая, что они требовали мира, теперь настаивали, чтобы президент извинился перед ними, – и как-то получилось, что извинение его стало всем важней и его отставки, и отказа от продолжения войны. Забастовка не прекращалась, но о том, что война идет и подготавливаются новые грандиозные сражения, как-то перестали говорить. Личность президента заслонила собой все поля сражений.
Я посовещался с Вудвортом.
– Все идет закономерно, – сказал он. – Вы снова не поняли психологию моих бывших соотечественников. Кортезы – индивидуалисты. Для вас великие события истории значительны сами по себе, вы абстрагируетесь от личностей. А кортезы персонифицируют историю в фигурах ее деятелей. Наберитесь терпения, Семипалов.
Мне показалось интересным, что в дни всеобщей забастовки вдруг прекратились все террористические акты. Было впечатление, что добровольные слуги Гонсалеса забыли о своем выгодном ремесле и дружно присоединились к общему отказу от работы, заменив импульсаторы и мины на уличный рев против недостойного обращения Аментолы с женщинами. Логика такого явления не укладывалась в моем сознании.
Кипение страстей в многочисленных комнатах резиденции Нормы Фриз все накалялось, толпы у ее дома становились все гуще, мужчин появлялось там все больше – подходил час разрядки всеобщего напряжения. Норма Фриз объявила второй поход к президенту. На этот раз не для вручения петиции об отставке Аментолы, а для реального удаления его из дворца.
