Ни я, ни Павел не стали просвящать Гамова в самой сложной операции – как обыкновенная вода превращается в сгущенную и становится аккумулятором исполинской энергии. В технологические детали он не вникал.
На обратном пути он сказал:
– Теперь объясните, почему инженер завода не мог рассказать, сколько водолетов выпущено в последнюю неделю?
– Это лучше меня объяснит Прищепа.
– Дело в том, что мы присвоили заводу шифр «три», – сказал Прищепа. – Что на заводе разведчиков врага не имеется, мы уверены. Но исключить наличие шпионов в столице было бы рискованно. В сводках этого завода военному министерству число водолетов уменьшается в три раза. На иных заводах коэффициент сокрытия доходит до девяти. Это значит, что если в сводке значится по такому заводу десять водолетов, то реально их произведено девяносто. И инженер растерялся – называть ли запретную истинную цифру или преуменьшенную в три раза.
Я поехал домой. Дома Елена что-то готовила на кухне.
– Ужинал? Я привезла немного вкусных вещей.
– Ужинал, но вкусное вкушу. В нашей столовой насыщаются, а не едят. Готлиб Бар придумал для правительственных порций формулу: «Во-первых, дрянь, во-вторых, мало!»
– Ты уже передавал эту глупую остроту Бара. Зато в народе с уважением отзывались о продовольственных самоограничениях в правительстве во время осады Забона.
– Ограничения, введенные во время борьбы за Забон, сняты. Мы снова на нормальном снабжении, хоть товаров из «золотых магазинов» нам не возят.
– Тогда угощайся снедями из «золотого магазина». На одном заводе я внедрила свою технологию. Премия в латах. Твоя жена, Андрей, сейчас зарабатывает больше тебя.
Я не такой гурман, как Готлиб Бар, но с удовольствием поглощал все, что Елена накладывала на тарелку. А то, что роскошный ужин происходил сразу после скудного ужина в нашей столовой, позволило не просто насыщаться, а смаковать «золотые» снеди.
Елена снова заговорила:
– Я тоже член правительства, как и ты. Правда не такого высокого ранга. Но в столице почти не бываю, на ваши заседания не хожу, а непрерывно меняю одну дальнюю командировку на другую.
– Другие заместители министров тоже редко посещают наши заседания. Их вызывают, если нужны.
– Стало быть, во мне нет нужды?
– Ты недовольна?
– А почему мне быть довольной? Мне предложили играть важную роль. Но спектакль отменили.
Я сделал усилие, чтобы голос не звучал сухо:
– Отложили, а не отменили. Наберись терпения, Елена. Гамов не бросает слов на ветер.
6
«Декларацию о мире» наши враги обнародовали, когда над Аданом прогремела первая весенняя гроза – естественная гроза, а не старания Штупы. Я читал «Декларацию», пораженный и недоумевающий. Какой-то древний писатель заметил, что хитрость – это ум глупого человека, а лукавство – хитрость умного. Так вот, в «Декларации о мире» не было и попытки лукавства, а была одна хитрость, к тому же неумело скроенная. Амин Аментола все же казался мне умней. Правда, ему были свойственны и высокомерие, и наглость, когда он чувствовал удачу. Словно схватил бога за бороду, издевался над ним Леонард Бернулли. «Декларация о мире», составленная из трех разделов, была написана так, словно Кортезия уже торжествовала победу. В первом разделе говорились хорошие слова о значении Латании в современном мире и о той огромной роли, какую еще сыграет Латания, когда сложит оружие и вступит в братство с державами, ныне с ней воюющими. И это была та хитрость, что создается умом неумного человека. Хорошие слова о Латании не прикрывали требования: быть ей отныне придатком к руководительнице мира Кортезии. Зловещую тень отбрасывала каждая строка декларации!
Во втором разделе Латанию обвиняли, что она организовала войну, и требовали, чтобы ее новое правительство признало свою ответственность за страдания от ее агрессии.
Амин Аментола выдвигал еще одно условие: правительство Латании должно освободиться от трех своих членов – диктатора Алексея Гамова, председателя Черного суда Аркадия Гонсалеса и министра внешних сношений Джона Вудворта. Что до остальных правителей Латании, то их судьбу решат сами латаны – авторы «Декларации» убеждены, что великий народ Латании каждому воздаст в меру его заслуг и преступлений.
«Мир в мире невозможен без урегулирования политических, идеологических, экономических и территориальных разногласий» – так завершалась «Декларация о мире».
Ко мне вошел Прищепа. Наедине мы разговаривали с прежней дружеской простотой.
– Твое мнение, Андрей?
– Какие глупцы! Выискивали только то, что делает мирные переговоры невозможными. Если это дипломатия, то что называется идиотизмом?
– Тебя не упоминают в декларации. «Остальным членам правительства народ должен воздать в меру их заслуг и преступлений»! Гамова, Гонсалеса и Вудворта сразу отвергают, признавая за ними одни преступления. А вместо них – тех, у кого и заслуги. Очевидно – тебя.
– Пожалуй, ты прав. Ты уже видел Гамова?
– Он согласен, что скрытый смысл декларации – стимулирование твоей борьбы с ним. Он созывает Ядро. Хочу с тобой посовещаться.
– Почему не вместе с Гамовым ?
– Потому, что о нем лично. Меня удивляет его состояние.
– Разгневался? В ярости? Подавлен?
– Трудно найти точные фразы. Всего ближе такая: впал в восторженное состояние.
– Вот уж непохоже на Гамова!
– О чем и речь! Учти это.
– Спасибо. Учту.
Мы пошли к Гамову. Он выглядел необычно – слишком резко двигал руками, глаза слишком блестели, голос звучал слишком громко.
– Мы все здесь единомышленники, – сказал он. – Не будем терять времени на анализ вражеского обращения. Ставлю на обсуждение: как ответим?
– Отвергнуть официальной нотой, – предложил Вудворт и его поддержали Бар, Штупа и Пустовойт.
– Ответить презрительным молчанием, – сказал Пеано и радостно заулыбался. С ним согласились Прищепа и Гонсалес.
– Вы, Семипалов?
– Давайте не играть в прятки, Гамов, – ответил я. – У вас уже имеется готовое решение. Высказывайте его.
– Предлагаю референдум на тему – согласиться с «Декларацией о мире» или отвергнуть ее. Помните, я говорил, как мало возможностей точно узнать настроение народа. «Трибуна» высказывает взгляды крайние. Она – голос лишь части народа. Нужны чрезвычайные обстоятельства, чтобы весь народ заговорил открыто и громко. Сегодня наши враги создают чрезвычайные обстоятельства. Мы совершим величайшую ошибку, если не воспользуемся этим.
– А если народ выскажется против нас, Гамов? Или расколется в оценке «Декларации о мире»? Если он будет против, нам надо уйти. А если расколется? На треснутом фундаменте зданий не возводят.
– Выборы будем контролировать мы сами, – сказал Прищепа. – Голоса в урнах можно организовать.
