Это сейчас для нас может показаться смешной мелочью. Ну что здесь такого? Можно без опаски, что донесут соседи, праздновать Новый Год. Ёлку можно нарядить, к радости детей. И ещё непривычное. Красные командиры стали вдруг капитанами и полковниками.
А тогда для многих это было явлением чего?то невообразимо нового. И в то же время вчера ещё опасно запретного старого. Снова где?то кто?то увидел вдруг казачьи лампасы. И не в прорезь прицела, а в обычных «буднях великих строек».
И Троцкий это тоже подметил, написав обвиняющее:
«…Пересмотр прошлого довершался столь лихорадочными темпами, что разрушались вчерашние авторитеты. Официальнейший историк Покровский был после смерти объявлен врагом народа, так как недостаточно почтительно относился к прошлой истории России. Началась реабилитация не только старого национального патриотизма, но и военной традиции. Начались исследования русской военной доктрины, реабилитация русских стратегов включая и 1914 год…»
Да, действительно. Незаметно и как?то вдруг необыкновенно быстро изменилось отношение к «дореволюционной» истории России. И не в одних лишь академических аудиториях, далёких от простых людей. А в самой их гуще. Молодые люди бегали тогда в кино и смотрели не только «Чапаева» и «Юность Максима», но и фильмы, возникшие почти одновременно и воспевающие вот буквально вчера ещё проклинаемых людей.
В 1937 году вышла первая серия фильма «Пётр Первый». По новому роману графа (!) Алексея Николаевича Толстого. Да с какими актёрами! Симонов. Жаров. Черкасов.
И совсем уже не удивительно вчера немыслимое. Этот самый бывший граф и вчерашний «белоэмигрант» в этом же году становится депутатом Верховного Совета СССР первого созыва.
В 1938 году появляется фильм «Александр Невский». Который снова прославляет одного из русских правителей. Да не просто великого князя, а святого благоверного князя, канонизированного русской православной церковью ещё в шестнадцатом веке. И снова великолепный актёрский ансамбль. Режиссёр — знаменитый на весь мир Сергей Эйзенштейн. За кадром звучит музыка Сергея Прокофьева. Великого композитора, всего два года как вернувшегося из эмиграции. И на его музыку звучат вдруг с экрана удивительные слова, за произнесение которых вчера ещё можно было поплатиться вполне нешуточно.
«Вставайте, люди русские,
На славный бой, на смертный бой.
Вставайте, люди вольные,
За нашу землю честную!»
Совсем скоро появляются за ними «Минин и Пожарский» (1939), «Суворов» (1940), другие фильмы, прославлявшие не правителей уже, но героев Русской земли.
Что же произошло?
А произошло ни много ни мало, но потрясение основ. Предъявленные выше изменения явились лишь внешним отражением тектонических процессов, происшедших в судьбе советского государства. Что это были за процессы? И как их оценивать? Как благо? Как ошибку? Как преступление?
Давайте послушаем по этому поводу главного оппонента Сталина. Уж он?то хорошо знал толк и в сталинских ошибках. И в сталинских преступлениях.
Итак.
Лев Троцкий. «Преданная революция: Что такое СССР и куда он идет?». Издание 1937 года.
«…Революция сделала героическую попытку разрушить так называемый «семейный очаг», т. е. то архаическое, затхлое и косное учреждение, в котором женщина трудящихся классов отбывает каторжные работы с детских лет и до смерти. Место семьи, как замкнуто мелкого предприятия, должна была, по замыслу, занять законченная система общественного ухода и обслуживания: родильные дома, ясли, детские сады, школы, общественные столовые, общественные прачечные, амбулатории, больницы, санатории, спортивные организации, кино, театры и проч. Полное поглощение хозяйственных функций семьи учреждениями социалистического общества, связывающего солидарностью и взаимной заботой все поколения, должно было принести женщине, и тем самым — любящей чете, действительное освобождение от тысячелетных оков. Доколе эта задача задач не разрешена, 40 миллионов советских семей остаются, в подавляющем большинстве своем, гнездами средневековья, женской кабалы и истерии, повседневных детских унижений, женских и детских суеверий. Никакие иллюзии на этот счет недопустимы. Именно поэтому последовательные изменения постановки вопроса о семье в СССР наилучше характеризуют действительную природу советского общества и эволюцию его правящего слоя…
…Торжественная реабилитация семьи, происходящая одновременно — какое провиденциальное совпадение! — с реабилитацией рубля, порождена материальной и культурной несостоятельностью государства. Вместо того, чтобы открыто сказать: мы оказались еще слишком нищи и невежественны для создания социалистических отношений между людьми, эту задачу осуществят наши дети и внуки, — вожди заставляют не только склеивать заново черепки разбитой семьи, но и считать ее, под страхом лишения огня и воды, священной ячейкой победоносного социализма. Трудно измерить глазом размах отступления!
Все и вся втянуты в новый курс: законодатель и беллетрист, суд и милиция, газета и школьная кафедра. Когда наивный и честный комсомолец отваживается написать в свою газету: «Вы лучше занялись бы разрешением задачи: как выйти женщине из тисков семьи», он получает в ответ пару увесистых тумаков и — умолкает. Азбука коммунизма объявлена «левацким загибом». Тупые и черствые предрассудки малокультурного мещанства возрождены под именем новой морали…
…Тем временем брачно–семейное законодательство Октябрьской революции, некогда предмет ее законной гордости, переделывается и калечится путем широких заимствований из законодательной сокровищницы буржуазных стран. Как бы для того, чтоб запечатлеть измену издевательством, те самые доводы, какие приводились раньше в пользу безусловной свободы разводов и абортов — «освобождение женщины», «защита прав личности», «охрана материнства», — повторяются ныне в пользу их ограничения или полного запрета.
Отступление не только принимает формы отвратительного ханжества, но и по существу заходит неизмеримо дальше, чем того требует железная необходимость хозяйства. К объективным причинам, вызывающим возврат к таким буржуазным нормам, как выплата алиментов, присоединяется социальный интерес правящего слоя в углублении буржуазного права. Самым повелительным мотивом нынешнего культа семьи является, несомненно, потребность бюрократии в устойчивой иерархии отношений и в дисциплинировании молодежи посредством 40 миллионов опорных пунктов авторитета и власти.
Когда жива была еще надежда сосредоточить воспитание новых поколений в руках государства, власть не только не заботилась о поддержании авторитета «старших», в частности отца с матерью, но наоборот, стремилась, как можно больше отделить детей от семьи, чтоб оградить их тем от традиций косного быта. Еще совсем недавно, в течение первой пятилетки, школа и комсомол широко пользовались детьми для разоблачения, устыжения, вообще «перевоспитания» пьянствующего отца или религиозной матери; с каким успехом — вопрос особый. Во всяком случае этот метод означал потрясение родительского авторитета в самых его основах. Ныне и в этой немаловажной области произошел крутой поворот: наряду с седьмой пятая заповедь полностью восстановлена в правах, правда, еще без ссылки на бога; но и французская школа обходится без этого атрибута, что не мешает ей с успехом насаждать консерватизм и рутину.
Забота об авторитете старших повела уже, впрочем, к изменению политики в отношении религии. Отрицание бога, его помощников и его чудес являлось наиболее острым клином из всех, какие революционная власть вгоняла между детьми и отцами. Обгоняя рост культуры, серьезной пропаганды и научного воспитания, борьба с церковью, под руководством людей типа Ярославского, вырождалась нередко в бутафорию и в озорство. Ныне штурм небес, как и штурм семьи, приостановлен. Озабоченная репутацией своей солидности бюрократия приказала молодым безбожникам сдать боевые доспехи и засесть за книжки. По отношению к религии устанавливается постепенно режим иронического нейтралитета. Но это только первый этап. Не трудно было бы предсказать второй и третий, еслиб ход событий зависел только от предержащих властей…
…Внешняя политика всегда и везде — продолжение внутренней, ибо ведется тем же господствующим классом и преследует те же исторические задачи. Перерождение правящего слоя в СССР не могло не
