нарушал даже на Марсе, где они не так уж строги. Выходя, он тихонько притворял дверь и аккуратно гасил свет, а приходя, не забывал вытереть ноги.
– Стало быть, вы обманывали нас?
– Я рад, что истина наконец дошла до вас, Рой
– С вашей нескорой помощью, Джон! Но что же содержится в коробочке, которая, видимо, так вам нужна, что вы вцепились в нее прямо-таки мертвой хваткой?
– Да, мертвой. Вы и не догадываетесь, как близки к сути! Ответьте мне на один вопрос. Сколько мне, по-вашему, лет?
Он смотрел на Генриха, и Генрих ответил первым:
– Двадцать два… Или двадцать три. Вы очень молоды.
– Двадцать четыре, плюс-минус два года, – ответил Рой.
В смехе Цвиркуна прозвучало торжество и ожесточение.
– Мне ровно шестьдесят пять. Не таращьте глаза и не пожимайте так недоверчиво плечами! На этот раз я не обманываю. В день, когда я появился у вас в лаборатории, Генрих, мое сердце отстучало именно эту круглую цифру.
– Вы хорошо сохранились, – сдержанно заметил Рой.
– Не надо иронии. Не хорошо – абсолютно сохранился! Боюсь, разница до вас не доходит. Сорок один год я не меняюсь, вот правда обо мне. Я таков же, каким был в тот день, когда Брантинг поставил на мне свой проклятый опыт.
– Новый вариант древней истории о некоем Дориане Грее? – Рой не удержался от недоверчивой усмешки.
– Нет, Рой, нет! – Цвиркун покачал головой. – Я тоже читал о том доисторическом Дориане Грее. Он сохранял лишь молодость, а меня сделали бессмертным. И если долгая юность Дориана была плодом его страстного желания, то мое бессмертие – плод ошибки. Да, не больше чем плод ошибки. Брантинг не рассчитал правильно силы введенного в меня препарата. Он хотел продлить мою жизнь, а взамен этого отменил мою смерть. Он намеревался сделать меня долго юным, вроде Дориана, а сделал бессмертным.
Рой скептически оглядел Цвиркуна.
– Вы так уверены, что тело ваше неразрушимо? Скажем, плазменный пистолет или атомная бомба наших предков…
– Даже простая дубина еще более далеких наших предков – неандертальцев! Ее тоже будет достаточно. Или камня, упавшего на голову! Я разрушаем, но не смертен. Тайна моя в том, что в себе самом я не несу зародыша своей гибели. Меня могут погубить внешние причины, но не мое собственное развитие. Я не эволюционирую. Слушайте меня внимательно, вам предстоит узнать то, о чем вы и не догадываетесь. Перед вами человек, воплотивший в себе совершенство и бесконечность. Я совершенен, ибо завершен. Я не меняюсь, ибо достиг абсолютной гармонии. Я настолько уравновешен во взаимодействии своих органов, своих тканей, своих молекул, даже атомов своих, что взорвать мою внутреннюю гармоническую уравновешенность силы, действующие внутри меня, не могут. Я способен изменяться лишь в той мере, в какой меняется природа молекул. Это значит, что эволюция моя продолжительна, как эволюция всего человечества. Я равновелик всему человечеству, хотя и остался самим собой. Я превратился из индивидуума в вид. Я стал из личности категорией. Вы все остаетесь частностями, даже ощущая в себе одну для всех нас общность. Я, став общностью, перестал быть частностью. Я – абстрактность конкретности. Я – конкретность абстрактности. Ибо я – завершенность! Воплотившееся совершенство.
Рой иронически прервал его страстную речь:
– Вы и вправду думаете, что так совершенно прекрасны? На бога вы не похожи.
Цвиркун уставил на него бешеные глаза.
– Я совершенен, но не прекрасен! Нечего путать божий дар с яичницей. – Холодная реплика Роя дала новое направление его мыслям. В его голосе послышалась горечь. – И совершенство мое не идеально, я этого не хочу сказать. Брантинг наделил меня божественным бессмертием, не переменив моей внешности, далеко не божественной, как справедливо вы заметили. И он не погасил моих человеческих страстей. Он оставил в моем ставшем вечным теле тленную душу. Я любил траву и деревья, оттого и стал астроботаником, – миллиарды раз умрут все травы, миллионы раз сменятся поколения деревьев, прежде чем я состарюсь. Вдумайтесь, прошу вас: миллионы, миллиарды раз возникнут и сгинут, а я все буду пребывать. Я влюбился в Аврору, чудесную девушку, на время покинул ее для марсианской командировки. А когда вернулся на Землю, увидел женщину, перешагнувшую свой лучший возраст, а я был таким же, все таким же молодым! Тысячи Аврор возникнут еще и выпадут из моей жизни, тысячи раз я буду внушать смущение своей нестираемой молодостью, столько же раз меня будут пытать ужасным одряхлением моих подруг. Вдумайтесь, вдумайтесь! Вы, каждый из вас, обретаете возлюбленных, и они с вами, они все крепче, все тесней с вами, до самой смерти с вами. А я приобретаю, чтобы потерять, ибо каждое новое утро не сближает, но разделяет нас на один день, а сколько нужно дней, чтобы все потерять, все, все!
– Трагедия ваша проистекает только из вашей уникальности, – спокойно заметил Рой. – А если бы все люди обрели бессмертие, подобное вашему…
Цвиркун раздраженно махнул рукой:
– Тысячу раз обсуждено! Говорю вам, я плод ошибки. Была какая-то небрежность в приготовлении препарата, а какая, Брантинг не запомнил. И не сумел ее воспроизвести. Бессмертие мое – результат неряшливого эксперимента, глупейшего просчета.
– И вы возненавидели свое бессмертие?
– Да! Да! Да! Моя душа, такая своя, такая неповторимо личная, восстала против моей бесстрастной всеобщности. Я жаждал смерти, не сиюминутной гибели, не внешней катастрофы, нет, внутренней возможности подвести жизнь к естественному уничтожению, ибо без перспективы смерти нет упоения жизнью!.. Нет, вы меня не понимаете, не можете понять! А Брантинг понимал, но я для него был лишь экспонатом, вечным памятником его гению. Из жалости ко мне, использовав споры калиописа, он разработал нейтрализатор бессмертия, но не решился дать его мне. А когда я пытался силой завладеть препаратом, Брантинг бежал с Марса. Он знал, что я сконструировал индикатор, обнаруживающий препарат, и постарался уйти подальше. Но не ушел! – Цвиркун поднял вверх руку и восторженно выкрикнул: – А теперь из бессмертного я стану живым, просто живым, упоительно живым!
Резким движением он опрокинул в рот содержание коробочки. Генрих, вскрикнув, кинулся к нему. Рой удержал брата. Цвиркун испустил протяжный вопль, зашатался и рухнул на тело Брантинга. Глаза его закатились, на губах выступила пена.
– Зачем ты помешал мне? – горестно воскликнул Генрих. – Брантинг кричал, что препарат недоработан!..
Рой с ужасом смотрел на два распростертых тела. Он с трудом сказал:
– Я и не думал, поверь мне…
Генрих поднял и опустил руку Цвиркуна. Ассистент Брантинга коченел на глазах. Генрих задумчиво сказал:
– Пожалуй, для него лучше, что недоработанный препарат нейтрализует бессмертие, лишь одновременно прерывая жизнь. К нормальному бытию Джон Цвиркун все равно бы не вернулся. Он ненавидел бессмертие, но он вкусил вечности…
СВЕРХЦЕНТР БЕССМЕРТИЯ
– Я пригласил тебя, Генрих, чтобы ты спас меня от ужасной опасности! – так Франц начал то, что за минуту перед тем назвал «это будет моей исповедью». – На мою жизнь замышляется покушение.
– Ты лежи, лежи спокойно, – ласково сказал Генрих. – Ты слишком ворочаешься. Я медик плохой, но мне кажется, так размахивать руками вредно.
– Ах, мне все сейчас вредно! – простонал Франц. – Ты и представить не можешь, до чего сузился спектр возможностей моего существования. Тонкий желобок жизненных допустимостей, тонкий желобок! И шаг в сторону, маленькое отклонение от желобка – неотвратимая гибель. Опусти, пожалуйста, штору – на улице светит солнце, для меня это опасно.
– Да, трудно тебе стало, Франци, – с сочувствием проговорил Генрих, возвращаясь от окна к постели
