В первый раз Дженнисон был в затруднении.
– Нам объясняли… Столько диковинных старинных словечек – всех не запомнишь! Если разрешите, я посмотрю в своем служебном словарике. – Он вытащил пластинку с клавиатурой и набрал какое-то слово. – Казарма, казарма, – повторил он, приставив к уху пластинку, нашептывающую объяснение. – Казарма – это казенное здание, общежитие для сотрудников – служащих и рабочих, живущих в условиях особого режима, обязательного для каждого жильца. Какое удивительное название – казенное здание! Вам что-либо понятно, друг Генрих?
– Все и вполне, – объявил Генрих и удалился.
– Вы уверены, что он в том особняке? – с сомнением спросил Генрих. – Отсутствие его мозгового излучения еще ничего не доказывает. Может быть, сейчас Джок Вагнер спокойно летит на Нептун, где энцефалопаспорта принципиально не фиксируются и каждый работник может назвать любую фамилию вместо родной и объявить любую легенду вместо реальной биографии. Я уж не говорю о том, что он мог просто умереть.
Александр Прохоров, молодой следователь Управления космоса, последовательно опроверг все предположения Генриха. Звездолет на Нептун отправился восемь дней назад, на нем было сто семнадцать мужчин и шестьдесят девять женщин, пожелавших остаться неизвестными. Но Джока Вагнера среди них не было. Дело в том, что его мозговые излучения прекратились за сутки до отлета корабля на Нептун.
Он мог оказаться на звездолете в качестве мертвого груза, то есть трупа. Подозрительных грузов корабль не принимал.
– Вы не допускаете, что Джок мог быть доставлен на звездолет без сознания? Усыплен или оглушен… Или в анабиозе…
– Невероятно. Пока человек жив, мозг хоть и слабо, но работает. Мощные анализаторы космопорта уловили бы жизнедеятельность мозга в любом грузе, опускаемом в трюмы. Без такого контроля грузы не принимаются. И не для предотвращения преступлений, а по гораздо более элементарной причине: чтобы на другие планеты тайно не вывезли животных, на экспорт которых нет лицензии.
– Вы ничего не сказали о гипотезе, что Джок мертв?
– Я не могу ни подтвердить, ни опровергнуть ее. Тела Джока Вагнера нет, никто не сообщал о несчастье с ним.
– Кроме него самого.
– Да, кроме него самого. И это его показание – важнейшее свидетельство в пользу версии, что он экранирован и находится в лабораториях Института специальных проблем. Во-первых, он упоминает Домье, а Домье – директор института. И во-вторых, институт Домье – единственное на Земле учреждение, где разрешено экранирование. Дженнисон сказал вам, что сотрудники института на казарменном положении. Его сообщение совпадает с моими данными. Работники института, входя в него, обрывают все личные связи с Землей. Они пропадают для нас. Нет, друг Генрих, нет, Джок Вагнер у Домье!
Генрих задумчиво проговорил:
– Версия, конечно, убедительная, хоть и удивительная. Мне бы хотелось еще раз услышать обращение Джока, которое вызвало необходимость расследования.
– Необходимость расследования порождена исчезновением Джока, а не его письмом, – возразил следователь. – Письмо является лишь стартовой площадкой нашего розыска.
Прохоров положил вырванный из блокнота листок в свой настольный дешифратор.
«Риччи, важные новости, помоги, если не хочешь меня потерять, – доносился из приборчика тонкий голосок Джока. Генрих часто слышал его, когда работал с Вагнером на Марсе, голос с совершенной точностью обрисовывал самого Вагнера, такого же нервного, подвижного, неуравновешенного, вспыльчивого и очень доброго. – Меня преследуют агенты Домье. Они пристают с такой чепухой, я уже хотел жаловаться, но они предупредили, что раскрытие тайны… Нет, никого, мне показалось, что вошли! Так глупо прервался отпуск, лучше бы не прилетать на Землю. В конце концов, я мог отдохнуть и в тамошних санаториях, нет, дернул же черт помчаться сюда! Риччи, дорогой, они сейчас придут, я брошу незаметно записку. Я мог бы позвонить тебе, но боюсь, что мои разговоры блокированы, и сам я блокирован, у этих негодяев такие совершенные механизмы, какие нам с тобой не снились. Выручай, выручай, иначе погибну, это уж как пить дать! В такую неприятность влип, ты даже представить не можешь… Какое у них требование, просто дурацкие намерения, при встрече расскажу. Риччи, милый, поубедительней стукни кулаком по столу, только это поможет, но скорей, иначе полная крышка. Говорю тебе, эти сукины дети ни перед чем не остановятся. Позови на помощь братьев Васильевых, это мои друзья, и они вызволят меня, они сумеют доказать, что другие гораздо больше, чем я… Идут, идут! Риччи, помоги, кулаком покрепче…»
Запись обрывалась воплем. Генрих улыбнулся.
– Воображаю, в каком неистовстве Джок выкрикивал свое послание. Вы поставили в известность Риччи Варавию?
– Вчера послали радиограмму вслед планетолету «Изумруд», на котором Риччи улетел на Марс. Вряд ли это разъяснит ему происшествие с Джоком.
– Риччи очень взволновался, когда увидел, что Джока нет на планетолете?
– Он просто известил нас, что один из его сотрудников задерживается на Земле без объяснения причин. О каком-либо несчастье с Вагнером он и помыслить не мог. Он с досадой сказал мне по видеофону: «Напрасно вы всех красивых девушек стараетесь задержать на Земле, это мешает планомерно осваивать планеты». Он считает Вагнера человеком влюбчивым. Юбочником, так это, кажется, называлось в старину.
Генрих засмеялся:
– И не ошибается, если так считает. Но в данном случае вряд ли замешана девушка.
– Я тоже так думаю. Записка Вагнера, как я уже вам говорил, была доставлена нам после отлета «Изумруда». Джок бросил ее в ящик в такой спешке, что не успел наговорить адрес, и вначале не знали, что с ней делать. А когда я ознакомился с содержанием записки и узнал, что мозговые излучения Вагнера внезапно выпали из регистрации в Оперативном архиве, то сразу попросил, чтобы вы с Роем пришли…
– Очень жаль, что вы опоздали на день. Рой, наверно, не улетел бы на Меркурий, если бы знал, что с Джоком какая-то передряга. Поговорим теперь об Институте специальных проблем. Что вы предлагаете делать?
– Что бы предложили вы, друг Генрих?
– По-моему, ситуация ясна. Я бы потребовал свидания с директором института.
– Я уже говорил вам, что это было первой моей мыслью. Мне ответили, что директор никого не принимает и никаких разговоров ни по каким темам не ведет, что других объяснений я требовать не должен. А как можно проникнуть на территорию института, вы сегодня сами проверили.
– В таком случае надо добиться ордера на обыск в институте и его казармах, как назвал Дженнисон жилые помещения.
Прохоров мрачно глядел в пол.
– Пробовал и это. Неделю назад я напросился к Боячеку на прием.
– Боячек разговаривал с вами?
– В кабинете Боячека сидел один из его заместителей – толстый старичок…
– Хромин. Личность довольно неприятная. Что он сказал?
– Он на третьем слове заорал на весь этаж: «Нечего совать нос к Домье! Дела этого института вас не касаются. Преступлений там не совершают. Уходите, да поживей!» Редкий грубиян.
– Хромин способен на резкость. Но, может быть, он прав и действительно нелепо видеть в происшествии с Джоком преступление?
Прохоров нахмурился. Его лицо вдруг приняло упрямое выражение. Генрих понял, что с этим человеком спорить не надо, можно лишь подсказывать ему пути розыска, отвечать на вопросы, но не критиковать его действия.
Генрих ошибся в характере следователя. При первом знакомстве Прохоров показался добродушным парнем, изнывающим в своем отделе, где давно ничем серьезным не занимались, потому что ни на Земле, ни на планетах не случалось серьезных происшествий. Округлое, румяное лицо Прохорова, пухлые губы, крохотный подбородок, носик кнопкой внушили Генриху убеждение, что перед ним легкомысленный юноша,
