Бреде холодно возразил:
– По-моему, о Беренсе заговорили вы. Я лишь обратил ваше внимание на странное изменение голоса Властителя. Замечу попутно, что вы превысили свои скудные пределы, полковник.
Он показал на приборы Особой Секретности. Кривая благонадежности Флита была повреждена резким всплеском в Недопустимость, граничащую со зловещей красной полосой Обреченности. Флит нервно отпрянул от грозного пика на кривой. Он лишь на три миллиметра не дотянул до предела, за которым безжалостные гамма-каратели автоматически обрывают жизнь провинившегося. Бреде спокойно подошел к автоматам Энергетического Баланса Государства. Здесь что-то настолько поразило генерала, что он несколько минут не отрывался от приборов.
Флит еще не оправился от ужаса, вызванного образом чуть не надвинувшейся на него гамма-смерти, когда до него донесся размеренный голос:
– Полковник, какова первая акция нашей стратегической подготовки к войне?
Флит не понял, зачем генералу понадобилось экзаменовать его по столь элементарным пунктам стратегического развертывания, но ответил:
– Мобилизация водных ресурсов, разумеется.
– Как идет эта мобилизация?
– Конечно, отлично! Нам удалось вызвать всеобщее скрытое испарение и сконцентрировать облака на южном полюсе. Мы прихватили солидную толику водных ресурсов северян, пока эти ротозеи не спохватились, что их грабят. Уже вчера на полюсе было скомпрессовано четырнадцать миллиардов тонн воды, то есть сорок процентов водных возможностей планеты.
– А когда мы должны привести эти облачные массы в движение?
– Что за вопрос, генерал! В момент объявления войны, разумеется!
– Войну мы еще не объявили?
– Я отказываюсь вас понимать! Вы же сами слышали диспетчерективу! Война начинается через неделю. Тучи будут сгущаться еще семь дней, а затем мы мощным ударом превратим войну пылевую в войну грязевую – и центры сосредоточения войск противника потонут в болотах.
– В таком случае должен вам сообщить, полковник, – бесстрастно сказал Бреде, – что облачные массы на полюсе пришли в движение и в данный момент бурно несутся на нас.
Флит, вскрикнув, кинулся к энергетическому щиту. Тут взгляд его упал на нечто еще более страшное. Основной показатель государства, косинус пси, катился вниз. Флит метнулся к щиту, где вычерчивался тангенс тэта. Тангенс тэта стоял на девяноста.
– Генерал! – простонал Флит, обернув к Бреде искаженное страхом лицо. – Армия пока в ваших руках, но государство разваливается. Синхронизация общества летит ко всем…
Бреде подскочил к Флиту и схватил его за шиворот.
– Идиот! – прошипел генерал. – Ваше счастье, что с государством что-то случилось, иначе гамма- каратели… Включайте аварийную сигнализацию по всем каналам!
Флит бросился к щитам. Бреде наклонился над Пультом. Не прошло и секунды, как планета была оповещена, что государственный строй Южной Диктатуры свела непонятная внутренняя судорога. Бреде потащил Флита к дверям Пульт-Престола.
– Еще не все потеряно, – сказал генерал. Он говорил с обычной внешней невозмутимостью. – Пусть Властитель срочно налаживает свою развалившуюся синхронизацию. По-моему, произошло чудо.
– Это революция, – бормотал вконец ослабевший Флит. – К нам проникли земляне. Боже, теперь всем нам крышка! Как думаете, не запросить ли помощи у Олигархов Демократии?
– Кретин! – только и ответил ему генерал.
Причиной катаклизма, потрясшего государственный строй Южной Диктатуры, был, разумеется, Эриксен.
Сержант Беренс доказал солдатам, что вырвавшиеся у него слова об отдыхе не имеют ничего общего с его истинными намерениями. После учений взвод не шел, а полз в казармы. Солдаты были так измучены, что половина их отказалась от ужина. Эриксен со стоном упал на койку. Ему было хуже, чем другим: сержант вымещал на нем злобу. Казарма давно храпела, а обессиленный Эриксен все не спал. К нему подобрался Проктор.
– Слушай, парень, – сказал Проктор, переходя на «ты», что в Южной Диктатуре считалось одним из самых серьезных проступков. – Ты все-таки чудотворец.
– Чудотворцев не существует, – вяло возразил Эриксен. Проктор жарко зашептал:
– Не говори так, парень. Это раньше не существовало чудес, когда жизнь была неразвита. Конечно, пока человек не овладел природой, все совершалось по естественным причинам, как бог положил. Чудеса были технически неосуществимы, вот и все. А сейчас, когда так высоко… понимаешь? Без чудес нынче невозможно. Мы же не дикари, чтоб обходиться без чудес.
Не дождавшись ответа. Проктор продолжал:
– Как я услышал, что сержант орет твоим голосом твои слова, я тут же смекнул, что произошло чудо.
– Обыкновенная телепатия, – устало сказал Эриксен. – Гипноз на расстоянии. Я внушил Беренсу, что ему говорить, – только всего.
– Не телепатия, а чудо, – стоял на своем Проктор. – И не гипноз, частное дело двух человек, а энергетическая эманация, нарушившая всю структуру государства, – вот что ты сделал, парень.
– Не понимаю вас, Проктор.
– А чего не понимать? Это же не Беренс кричит на нас, а полковник Флит орет нам голосом Беренса. А в полковнике гремит генерал Бреде, а генералом командует Его Бессмертие. Разве ты этого не проходил в школе? Во всех нас мыслит, чувствует и распоряжается Властитель-19, а если нам кажется, будто это наши мысли, наши чувства и наши голоса, так на это у нас есть свобода воображать, что мы… Ты не голос Беренса заглушил, нет. Ты заглушил в Беренсе голос Флита, то есть голос Бреде, то есть голос… ты понимаешь? И вот я спрашиваю тебя: разве это не чудо?
– Что вы хотите от меня? – спросил Эриксен, всматриваясь в возбужденное лицо Проктора.
Проктор зашептал еще жарче:
– Сотвори новое чудо! Раз ты сержанта Беренса так ловко… Это же одна цепочка, пойми! Одним винтиком завладеть – вся машина в руках. Слушай меня. На полюсе концентрируют тучи для атаки на северян. Двинь эти тучи на нас. Небольшого бы дождя, понял?
– А зачем вам нужен дождик?
– Во-первых, северян не зальет, их механизмы не потонут – соваться туда будет рискованно. А во- вторых, у нас все раскиснет – обратно не с чем соваться… И вместо войны – пшик!
– Вы не хотите войны?
– Я хочу домой… И чтоб все эти централизации и тотализации!.. Понял?
Эриксен слышал, как жарко дышит пожилой солдат. На провокатора он не был похож. Но все, что он говорил, отдавало государственной изменой. Эриксену и в голову раньше не приходило, что в казармах могут, невредимые, существовать люди, подобные Проктору.
– А вы не боитесь нейтринных соглядатаев и гамма-карателей? – спросил после некоторого молчания Эриксен. – По-моему, этим приборам не придется долго раздумывать, если они хоть раз к вам прислушаются.
– Чепуха! – нетерпеливо воскликнул Проктор. – В душу мою им не влезть. Да и не один я здесь такой, всех нас не уничтожить. Эх, Эриксен, если бы ты знал, сколько раз мы между собою… Ты только зацепись, вставь палку в колеса чертовой машине, а мы все, как один… Чуда, Эриксен, умелого чуда! И потом жить, не оглядываясь на соседа, и делать, что по душе, только бы это не мешало другим, и чтобы никаких войн! Сердце замирает – такая простота жизни!
Эриксен снова вгляделся в рыжего Проктора. В полусумраке казармы цвет волос не был виден, зато ясно различалось, как пылает его лицо и как сверкают глаза. Он уже не шептал, а кричал тихим криком. Эриксен с полминуты молчал, потом сказал:
– Знаете ли вы, что такой способ жизни осуществлен на Земле?
– Да, знаю, – ответил Проктор прямо. – А теперь скажи по-честному: сделаешь чудо?
Эриксен откинулся на подушку, закрыл глаза. Всю жизнь он мечтал о запретной Земле. И всю свою
