Почти каждое утро какое-нибудь страшилище вываливалось на землю. И тогда мы всей ротой отбивали чечетку, пока оно не удерет.
От москитов нас спасали накомарники и курильницы. Вот только на время еды накомарник приходилось снимать. А по одну сторону от тропы водились малюсенькие муравьи; от них защитила бы разве что сетка, которая даже воздух не пропускает. В швах нашей одежды пристраивались клещи. Сидим однажды утром в укрытиях, думаем: «Дым валит», — а оказалось, туча гнуса. Мелкие жучки, похожие на ожившие дробинки, проникали даже в консервные банки. Тараканы сожрали клей, на котором держались брошюры «Боевой устав». Термиты изглодали складную мебель ротного — стол и кровать. Нам сказали, что при переправе через речку надо шуметь или плескаться, потому что в ней «радость крокодилов». Это такое туземное выражение — вроде бы означает, что крокодилов просто пропасть.
— Значит, крокодилы боятся шума? — поинтересовался Лео на инструктаже.
— Если честно, не очень, — сознался инструктор.
Некоторые все равно ходили купаться — извелись от скуки и зноя.
— Да пусть приплывет хоть один крокодил — я только рад буду, — сказал наш радист Дубек, когда мы стали его подкалывать. — Ну, отхватит он у меня кусок задницы. Зато домой поеду.
Куда ни приди, на вопрос: «Как дела?» всякий отвечает: «Перетерпится, брат. Перетерпится». Потом стали отвечать по-другому: «Ничего, недолго мучиться осталось!» Некоторые офицеры думали, что это говорится всерьез.
Наш боевой дух пошатнулся. Оно и неудивительно, если учесть общую картину событий. Пока мы занимались в учебке и позже, во время долгого перехода по океану, из здешних мест поступали только дурные вести. Нам разъясняли: «И все-таки у нас остается военно-морская база в Рабауле[4]», но в нашей роте никто не знал, где этот Рабаул. А когда узнали, Рабаул уже капитулировал. Документальный фильм «Неприступный Сингапур» нам показали за неделю до захвата Сингапура японцами. Японские самолеты бомбили Дарвин. Японские субмарины обстреливали Ньюкасл. «Но это в Англии, разве нет?» — удивился Лео.
«То другой Ньюкасл», — разъяснил ему матрос. Этот разговор происходил, когда мы стояли на палубе, вокруг, куда ни глянь, океан. Точнее, если честно, мы ошивались у помойки на корме. «Что ж, передайте австралийцам: мы идем на выручку», — сказал Лео, не переставая рыться в ящике со сморщенными апельсинами из офицерской столовой.
По слухам, дело было швах, и австралийцы решили пожертвовать северной половиной своей страны — занять оборонительные позиции на юге, чуть севернее крупных городов. И только Макартур их вроде бы отговорил.
Нам рассказывали: Макартур исходил из того, что япошки даже Новую Гвинею контролируют не полностью. Правда, Порт-Морсби мы удерживали только благодаря рельефу: ни один человек не сумел бы добраться туда по горам и джунглям, не выбившись из сил в пути. Для обороны нашего куска побережья у нас имелось всего три самолета: один «вирравэй» и две «летающих лодки» типа «каталина». Ну и еще один «гудзон»[5] без крыла, который в момент нашей высадки как раз чинили несколько ребят. В их распоряжении была одна зенитка. Как они нам рассказали, им велено в случае нападения японцев продержаться не меньше тридцати шести часов. Мы недоверчиво взревели, а они разобиделись, зашипели: мол, Рабаул продержался всего четыре. Но их положение было не столь уж безнадежным: оказалось, если опустить ствол зенитки, можно стрелять уже не по самолетам, а по десантным кораблям.
Когда наши вещмешки наконец-то нас нагнали, оказалось, они вспороты, половина вещей разворована. Ротный сказал, что не станет писать жалобу — толку никакого, а нас посчитают нытиками. Я уронил свою винтовку в речку. Достал — а в ней полно песка и воды. Чистил ее две ночи подряд, пока остальные спали. Лео нашел в своем вещмешке гамак, который слямзил с корабля — спокойненько запрятал среди других вещей и унес. Теперь он попытался подвесить гамак к дереву. И вырвал дерево. С корнем. Дерево высотой в шестьдесят футов и толщиной с самого Лео. Правда, оно не упало, только накренилось: запуталось в кронах густого дождевого леса. Ствол и ветки дерева кишели рыжими муравьями. Лео потом рассказал: искупался в речке, начал одеваться и почувствовал, словно его шляпными булавками колют — так кусаются эти муравьи.
Туземцы то приходили, то уходили. Понадобится им что-то — поработают на нас немного и сматывают удочки. От них только и слышишь: «Дехори». Пожалуй, главное в их языке слово. Означает: «Обожди немножко».
Нашу роту передислоцировали — подальше от тропы, в густые джунгли. Под пологом леса смеркалось моментально, такое ощущение, что слепнешь. Периодически наши наряды ходили пешком на берег, за пайками и водой. Каждый раз мы видели одного и того же сержанта, писаря из регистрации захоронений: он сидел сложа руки. Из этого мы делали вывод, что у него кончились бланки — значит, где-то идут ожесточенные бои.
В один наш старый транспорт, стоявший на рейде, попала бомба. Разломила его надвое. Носовая часть опрокинулась набок, через нее перекатывались волны. У линии отлива торчал искореженный «Брен», уже наполовину поглощенный песком. Настоящей гавани тут не было, и все грузы приходилось перебрасывать с рейда на берег на туземных каноэ. Каноэ — просто выдолбленное бревно, к которому с обеих сторон на двух палках-перекладинах прикреплены понтоны. Пока везешь, все промочишь: каноэ опрокидывается, если слегка нарушить равновесие. Квартирмейстер в шортах и безразмерном свитере с оторванными рукавами командовал этим цирком, сидя на складном стуле. Когда мы видели его в последний раз, он пытался вскрыть штыком банку с консервированными абрикосами. В тот вечер мы не торопились в свой лагерь, хотя солнце уже закатилось: захотели посмотреть кино. Экраном служил бок лазаретной палатки. Но проектор дурил, картинка дергалась.
Мой брат служил в ВВС. Не летчиком, но все-таки.
— Он даже не летчик, — сказал я Лео.
— А ты их форму видал? У них на груди что? Крылышки! Заходят в бар, и все девки: «Ой, ой, расскажите, как там в небе, когда летишь высоко-высоко…» А нас они о чем спрашивают? Каково копать окопы?
И отпуск брату давали чаще, чем мне. Каждый раз, когда их часть передислоцировали, он сообщал: опять получил отпуск. И каждый раз непременно ехал на побывку домой.
— Значит, домосед он у вас, — пожимал плечами Лео. — Скучает по мамке.
— От твоих слов мне не легче, — сказал я ему.
— А я что, нанимался тебя утешать?
Я записался в Национальную гвардию только потому, что Линда однажды разрыдалась. Спрашиваю, в чем дело, — молчит. Попробовал разузнать у ее лучшей подруги, а та:
— Твой брат уходит в армию, верно?
— Как? Линда из-за этого расстроилась?
— Мне-то почем знать, я только говорю, что слышала, — надулась подруга.
Я тоже сунулся было в ВВС, но не прошел по зрению. Хотя обычно обхожусь без очков.
Прямо на следующий день пошел и записался в Национальную гвардию. Думал, так больше шансов, что оставят служить в Штатах.
— Я уезжаю, — сказал я Линде у школьных ворот.
— Знаю. Все уезжают, — и она обняла меня крепко-креп-ко. Немножко отстранилась, рассмотрела мое лицо по частям. И поцеловала, прямо при всех.
Это было в начале лета. Я призывался только через несколько недель, но Линда вскоре отправилась с родителями на озеро Мичиган, бунгало у них там.
— А насчет пожениться ты с ней заговаривал? — спросил меня брат однажды вечером, накануне своего отъезда. Его призвали на две недели раньше, чем меня. Мама не хотела даже слышать обо всем этом. Так распереживалась, что перепуганный кот спрятался в подвале.
— Насчет пожениться? — переспросил я.
— Значит, не заговаривал. Так я и думал.
— А ты как считаешь: стоит заговорить? Насчет брака? — спросил я его попозже, на террасе. Какая
