— Да… протянул Пацюк. — При Хрущёве… Це да… А як же ж твоя хфамилия?
— Иванов, — честно признался я. — Вася Иванов.
Пацюк опять чуть не тормознул.
– Татарин?
Пацюк снова разразился своим замечательным хохотом. Самое смешное, что я тоже смеялся, вместе с ним.
— Татарин, — подтвердил я, отсмеявшись.
— А як же ж?
Почему я рассказывал этому человеку все семейные предания? По дороге через границу, которую я впервые в жизни пересекал нелегально…
— Это — давняя история… Ещё до революции, русский купец Иванов усыновил татарского мальчика… сироту… и дал ему свою фамилию, и даже наследником сделал. Крестил его, и назвал Иваном Ивановым. Хотел женить на своей дочери. Но тут случилась революция, и наследство… того… А фамилия осталась. Ваня вырос, и вместо купеческой дочери, женился на бедной татарке.
— И шо? Мусульманином не стал?
— Все уже были атеистами.
— А купец? Куды подевался?
— Купца растреляли. Дочь его умерла. Это я знаю по рассказам матери.
— Ты прям… ты — як учебник истории, — покачал головой Пацюк.
Так меня ещё никто не называл.
— А Вы? Вы откуда родом? — поинтересовался я.
— Чи не бачишь? Я хохол! Але…
— Что?
— Бабка була полячка.
По его последующему молчанию я понял, что он чего-то не договаривает.
— Что? — переспросил я.
— Ничого, — вздохнул Пацюк. — Ничого…
Он вдруг стал каким-то грустным. Кто знает, какой глубоко зарытый пласт его души пошевелил я своими признаниями.
Какие тайны рода Пацюков, идущие от гетмана Мазепы, или ещё дальше — подняли вдруг свои головы, проверяя, правильно ли их потомок распоряжается ими…
Какие письма, и каким турецким султанам писали его предки?
Ходячим учебником истории был и мой Пацюк, но содержания я так и не узнал. Страницы не открылись…
Холодный ветер со снежной крупой бил нам в ветровое стекло. Фонари встречных УАЗиков, везущих, по мере сил, свою контрабанду, на мгновение слепили нам глаза.
— Усе, — сказал Пацюк. — Подьезжаем.
Глава 36
От того места, где мы остановились, до пограничного поста оставалось километра два. Мы сидели в машине. Медленно работали дворники, очищая с ветрового стекла снежную крупу.
Впереди просматривался пограничный пункт, вышки, прожектора, колючая проволока — всё, как положено.
Пацюк давал мне последние инструкции, прям как Штирлиц — пастору Шлагу, или как шеф Британской разведки агенту 007.
Я так и сказал про себя: «Иванов. Вася Иванов…»
Получилось и смешно, и грустно.
— Дывысь, — инструктировал меня Пацюк. — треба идти ровнюсенько вдоль поста. Шоб ты йго всё время видел. И помни — ты их видишь, а они тебе — нет! Иди спокойно! Не ты первый, не ты последний.
Я поёжился. Страшно было выходить из машины. Хотелось уцепиться за Пацюка, как за родного дядьку…
— Телефон выключи. Собак не бойся. Хай соби брешуть. Обычно погранци их самих не спускають. Идёшь примерно час. Выйдешь с той стороны на просёлок, телефон включай, и звони мне. Я подъеду. Ну, давай. С Богом.
— А Вы… Вы как?
— Я — через пост. У меня — документы есть.
Я вышел из машины. Холод обьял меня… Пацюк уехал, и я остался один перед вспаханным полем. Вдали мерцали огни пограничного поста.
Господи! Помоги!
Я встал на вспаханное поле. На промёрзлую землю, присыпанную снежной крупой…
Встал, и тут же провалился. Это же была пахота…
Так я и пошёл один, в полной темноте и в тишине. Сначала мне было холодно, но потом, от быстрой ходьбы по пересечённой местности, мне стало жарко.
А ещё мне было страшно. Периодически с пограничного поста по вспаханной полосе прохаживался луч прожектора. И мне приходилось падать на мёрзлую, холодную землю. Холод земли обнимал меня, и я представлял автоматную очередь над своей головой. Представлял совершенно реально…
И никто, никто не спас бы меня… Никто и не узнал бы, что я остался лежать тут, на этой перепаханной мёрзлой земле.
«По тундре, по широкой дороге…»
Паспорта у меня нет. Единственный документ — военный билет. Где я ограничено годен в военное время. И ни на что не годен в мирное…
Мама, мама… Упал мне с неба «псориаз». Не пошёл я в Армию…
Я передвигался по мёрзлому полю и мне казалось, что мой путь бесконечен.
Один раз я споткнулся о камень, упал, и так больно ударился ногой, что из глаз брызнули слёзы.
«Сейчас я сломаю ногу, — подумал я, — и поползу на пограничный пост. И буду вопить: «Пограничнички милые, вызовите «Скорую» и спасите меня, дурака… Спасите меня… Делайте со мной, что хотите! Хоть высылайте меня из страны…»
Я покорчился на земле, зажав руками больную ногу.
«Есть ли на свете такая страна, куда меня можно выслать, — всхлипывал я. — А-а-а… Куда ж меня высылать?»
И тут мне стало смешно.
«На Кавказ! — смеялся я, катаясь по мёрзлому полю. — Куда ещё высылают «Героя нашего времени»…
Глава 37
В начале пути, падая на землю под лучом прожектора, я не думал ни о чём. Но после того, как я ушиб ногу, способность размышлять ко мне вернулась.
Да, я был всё тем же Васькой, которому надо было дать в лоб, чтоб он начал думать. В данном случае, сошла и нога. Что поделаешь! Расту…
Когда очередной луч прожектора свалил меня на мёрзлую землю, я приступил к допросу беглого зэка:
— А что это ты, Васенька, никак не хочешь спросить себя о том, почему ты здесь оказался?
