материал.
Интересно, что Боярская Дума участвовала в рассмотрении дела Старицких, но не в его решении. Царь Иван Грозный не желал делать бояр судьями в своем споре с двоюродным братом. Участь удельной семьи предстояло решить духовенству.[57] Митрополит Макарий, архиепископы, епископы и прочие члены священного собора собрались в Кремле, где власти ознакомили их итогами розыска. «И перед отцем своим и богомолцом Макарием митрополитом и перед владыками и перед освещенным собором», — значится в летописи, — «царь и великий князь княгине Ефросиние и ко князю Володимеру неисправление их и неправды им известил и для своего Макария Митрополита и архиепископов и епископов гнев свой им отдал».[58] Официальная летопись представляла дело не вполне точно. Духовенство действительно просило царя за опальных, но государь внял совету митрополита не сразу. Княгиня Ефросинья и ее сын князь Владимир Андреевич подверглись опале.
Обвинив двоюродного брата в измене, царь Иван Грозный велел взять его под стражу и отправил в ссылку… в Старицу. Среди документов 1563 года в царском архиве хранилась «связка, а в ней писана была ссылка князя Володимера Ондреевича в Старицу…».[59] Опала и ссылка князя Владимира Андреевича сопровождалась конфискацией его удельного княжества.
Больше всего в этой истории «досталось» матери старицкого князя. Княгиню Ефросинью доставили из Старицы на подворье Кирилло-Белозерского монастыря, и 5 августа 1563 года игумен Васьян постриг ее в монашеский чин. В монашестве Ефросинья приняла имя старицы Евдокии. [60]
Князья Старицкие вышли из опалы довольно быстро, не ранее сентября-октября 1563 года. Характерно, что 15 сентября царь Иван Васильевич Грозный пожертвовал «40 рублей по княгине Евфросинии… в монастырь на Белоозеро». Государь Иван IV давая по ней деньги в монастырь «просил молить о здравии княгини Старицкой». Всего за это время братия Симонова монастыря получила от царя свыше 478 рублей.[61] Но не только деньгами помогал царь Иван Грозный опальной удельной княгине. Старице Евдокии было послано из великокняжеского погреба мед, мука, рыба, икра и т. д.[62]
В октябре 1563 года государь Иван Грозный в знак окончательного примирения с двоюродным братом князем Владимиром Андреевичем ездил в Старицу, пировал там и «прохлаждался» в удельно-дворцовых селах.[63] Примирение между царем Иваном IV и его удельной старицкой родней на время приостановило развитие политического кризиса в стране.
Пока князь Владимир Старицкий пребывал в опале, ни о какой его военной деятельности не могло идти речи. Только в 1565 году мы находим князя Старицкого в разрядах, он посылается опять на южные рубежи страны со своими удельными войсками: «7073 (1565 — А. Ш.). И октября в 17 день приговорил царь и великий князь со князем Володимером Ондреевичем и со всеми бояры послати за реку з берегу боярина и воеводу Ивана Петровича Яковля со всеми людьми да воевод князя Ондрея Хованского да князя Онтона Ромодановского».[64]
С середины 60-х годов XVI столетия Московское государство попало в тяжелое положение. В ходе Ливонской войны русские войска потерпели крупные поражения под Улою и Оршей; литовско-польские войска вторглись в собственно московские границы и «пустошили» земли до Смоленска и Пскова. В самой Москве конфликт между царем Иваном Грозным и боярством достиг последней степени напряженности, все выше поднимала голову феодальная знать среди боярских группировок. Все чаще называется имя князя Владимира Андреевича Старицкого в качестве возможного преемника царя Ивана Грозного. Все это побуждало государя «всея Руси» для сохранения своей власти на решительные действия и реформы.
И 3 января 1565 года в стране вводится опричнина. Страна разделилась на земщину и особый государев двор-опричников. Был также создан хорошо вооруженный опричный корпус. В указе о его образовании количество «опричных» служилых людей определялось в 1000 человек, но с течением времени это количество было увеличено до многих тысяч. Вводилась и особая форма для опричников — «черные кафтаны из грубого сукна, подбитые мехом, а под ними богатая нижняя одежда, черные же островерхие шапки; на шее лошади привязана была собачья голова, а у колчана со стрелами — нечто вроде кисти или метлы, в знак того, что опричники обязаны грызть как собаки государевых изменников» и выметать «измену» из Московского государства.[65]
С введением опричнины начались казни и опалы на неугодных царю лиц, «изменников» и «заговорщиков и, главным образом, против тех, кто в той или иной степени симпатизировал удельному старицкому князю Владимиру Андреевичу, поддерживал его притязания на царский престол. «Однако», — по словам историка А. А. Зимина, — «это было не просто запоздалым возмездием крамольным боярам, а, скорее, превентивным мероприятием, которое ставило своей целью подорвать опору старицкого князя среди московской аристократии».[66]
К началу 1566 года опричный порядок настолько глубоко уже пустил корни, что можно было без особого опасения подвергнуть опричной ломке и самого крупного из удельных владетелей, настоящего удельного князя Владимира Андреевича Старицкого. Поводом к этому, возможно, была бездеятельность князя Владимира, может быть, вынужденная, ибо царь Иван Грозный сам же всячески лишал своего родича какой-либо инициативы. И государь решает сменить всю территорию Старицкого удельного княжества. Процедура обмена была завершена в январе-марте 1566 года, когда земская боярская комиссия приписала в земщине покинутые князем городов Старицу, Алексин и Верею и закрепила передачу Владимиру Андреевичу городов Дмитрова, Боровска, Звенигорода, Стародуба Ряполовского и села Мошок под Муромом.[67] Представляется не случайным тот факт, что царь Иван Грозный выделил старицкому князю земли, находившиеся в разных местах страны. Выделенные царем земли находились в центре русского государства и, таким образом, старицкий князь был все время, как бы на виду у государя. «Обмен землями, лишивший князя Владимира прочной опоры в лице старицких вассалов, знаменовал собой, — по утверждению историка А. А. Зимина, — решительное наступление на крупнейшее княжество, оставшееся к тому времени на Руси».[68] Таким образом, уже предыстория опричнины и первый год ее существования показывали, что правительство Ивана IV своим основным политическим противником считало старицкого князя и тех влиятельных представителей феодальной аристократии, которые могли быть его опорой.
Только осенью царь Иван Грозный во время весеннего набега крымского хана Девлет-Гирея на страну решает направить удельного князя на южные рубежи. В сентябре старицкий князь должен был стоять «для сбережения от воинских людей на Туле». При этом полки находились под командованием бояр, «а князю Володимеру Андреевичу было повелено ходить по вестем, только придут на которые места царевич, по его наказу».[69]
Осенью 1567 года царь Иван Грозный решил предпринять еще один поход против литовцев с целью окончательного склонения исхода Ливонской войны в пользу России. К тому же по стране пополз слух о крупном боярском заговоре, участники которого собирались выдать царя Ивана Грозного польскому королю, как только последний вступит с войском на литовскую землю.
Некоторые сведения о заговоре того времени можно почерпнуть у иностранных опричников, служивших у царя Ивана IV, А. Шлихтинга и Г. Штадена. В краткой записке, поданной королю, Шлихтинг писал следующее: «Когда три года тому назад… были в походе, то много знатных лиц, приблизительно 30 человек, с князем Иваном Петровичем Федоровым во главе… письменно обязались, что передали бы великого князя вместе с его опричниками. Но лишь только в Москве узнали… один остерегался другого, и все боялись, что кто-нибудь их предаст. Так и случилось».[70] План заговора, по Шлихтингу, был выдан царю князем Старицким и руководителями земской Боярской думы.
Это известие подтверждает данные Г. Штадена о том, что заговор был раскрыт во время ливонского похода вследствие доноса Старицкого. Но в рассказе А. Шлихтинга появляется новый момент. По его утверждению, Федоров и прочие заговорщики находились в тайном сговоре с литовским правительством. О внутренних целях заговора Шлихтинг полностью умалчивает.
Среди источников русского происхождения подробные сведения о недовольстве земских людей сообщает Пискаревский летописец начала XVII века. Если А. Шлихтинг и Г. Штаден черпали свои сведения в опричнине, то московский летописец, по-видимому, передавал традицию, сложившуюся в земщине. Это обстоятельство придает источнику особую ценность. В Пискаревском летописце отсутствует версия об
