комиссии (правильность собранных подписей можно проверять по — разному) и финансовых мешков. В результате партии, выходящие на выборы, уже на старте не в состоянии представлять интересы примерно половины избирателей. У нас по нескольку либерально — демократических и ура — патриотических партий, но социал — демократическому электорату (а он достигает, по разным оценкам, от пятой части до четверти граждан) голосовать не за кого: либо не ходить на выборы, либо наступать на горло собственной песни и голосовать за мутантов, напоминающих что — то лево — право — центристское. Различающиеся не столько программами, сколько брендами партии рекламируются как шоколад и памперсы, и даже те граждане, которые приходят бросить бумажку в урну, в большинстве своем преисполнены скепсиса. Это само по себе опасно для системы — думцы не могут повести за собой возмущенные массы, но они все меньше могут их сдерживать. Сдерживающим фактором является лишь отсутствие широко известной конструктивной альтернативы, боязнь перемен.
Уже в 1999 году оружие информационной войны было сконструировано во всей своей аморально — разрушительной силе. После 1999 года подавляющее большинство населения уверилось в том, что политика — дело грязное. Давить на эту гашетку сильнее — разрушать устои общества. Поэтому в 2003 году у нас был скорее дефицит информации. Мы знали все о реальных и мнимых финансовых нарушениях коммунистов, но остальные кандидаты могли спокойно рассуждать о своей непричастности к финансовой олигархии, хотя сами цены на эфир и другие предвыборные мероприятия говорят об обратном. Что касается «агентов народа» и некрупного бизнеса из маленьких партий, то их выставляли в смешном виде или игнорировали. Исключение составляла партия пенсионеров, «заточенная» против КПРФ. Но в целом все любители новизны должны были попасть в тенета блока «Родина».
При таком стиле ведения кампании несвободные и нечестные выборы должны были привести к некоторому преобладанию партии власти над КПРФ. Но вот соотношение этого преобладания…
Чтобы как — то оправдать результат, полученный «Единой Россией», некоторые аналитики просто суммируют результаты «Единства» и ОВР 1999 года. Это арифметическое действие абсурдно, так как исходит из заведомо неверного предположения, будто партия воссоединившейся власти смогла пронести свой электорат через свое слияние, не расплескав ни капли. Я, может быть, и согласился бы с этим, если бы не успех «Родины», которая действовала как раз на поле «Единой России». Рогозин забрал назад электорат «Конгресса русских общин» (4–5 %), а Глазьев апеллировал к электорату, преданному вождями ОВР, ждавшему в 1999 году левоцентристского оппозиционного курса. АПР в прошлый раз выступала в составе ОВР. От социал — демократического лица ОВР в «Единой России» не осталось ничего, кампания партии проводилась под столыпинскими лозунгами.
Но на том же пропутинском поле действовали еще и партия двух спикеров (ее умереннейший социал — демократизм претендовал на электорат ОВР, а не КПРФ) и консервативные райковцы. Так что из искомых 36 % приходится вычесть как минимум процентов 15. Это при условии, что «Яблоко» не увело часть электората ОВР, а Жириновский — часть паствы «Единства» (успех ЛДПР наводит на такую гипотезу).
За какой счет «Единая Россия» могла компенсировать эти потери? СПС потерял около 4 %, но часть этих избирателей неизбежно уходила к «Яблоку». Предположим невероятное — все потери правых ушли в пользу единороссов. Но и тогда это — около 5 %. Так что «свой» электорат «Единой России» на этих выборах — 20–25 %. Откуда взялись остальные проценты? Боюсь, что этим секретом сейчас повязано слишком большое количество работников «административного ресурса», чтобы нам об этом рассказали.
«Пропихивая» одну (или три) партии, вы по законам арифметики опускаете остальные. Небольшое «опускание» оказалось принципиальным только для «Яблока». Им не хватило доли процента до заветной пятипроцентной планки. Помню, как спорил с будущим яблочником Виктором Шейнисом — одним из авторов предвыборного законодательства 1993 года. Почтенный старец яростно доказывал, что барьер отсеет мелкие партии, а я не видел ничего хорошего в том, что ростки нового будут похоронены под плитами больших партий. Победил, разумеется, либерализм. Такие были танковые времена. С тех пор этот дамоклов меч демократии висел над головами небольших партий, а когда волосок окончательно истончился, то пал на головы своих создателей, отрезав их от думских кресел. Еще больше людей осталось без парламентского представительства.
Похоже, такой результат вызвал недовольство даже верховных начальников. Путин в некотором смущении заговорил о трудоустройстве проигравших (отступные?), а Лужков вообще возмущался так, будто забыл о растворении «Отечества» в «Единой России». На такой результат явно не рассчитывали. Отсутствие в думе старых либеральных партий делает «Единую Россию» ответственной за все либеральные законы. Радикализируются оппозиционные настроения либеральной интеллигенции, дружба с властью становится дурным тоном. А ведь эти настроения широко представлены в СМИ. На стороне либеральной оппозиции — симпатии влиятельной общественности и даже государств Запада. Вытеснение «Яблока» из парламента (СПС, видимо, был обречен, ибо Чубайс — слишком тяжелая гиря) значительно усиливает хрупкость режима.
Перестарались? Похоже на то. Волошин выстроил машину административного ресурса и знал, как ей пользоваться. Его уволили. Администрация Медведева нажала на гашетку со всей силы? Разрушения превзошли ожидания.
Так что партия власти одержала сомнительную победу — как минимум три четверти населения знают, что принятие законов и решения властей вообще не имеют никакого отношения к их мнению. Значительная масса раздражена и считает себя обманутой. А вкупе с такими актами, как автострахование, рост тарифов, поборы, произвол «правоохранителей», — она просто враждебна. О каком уважении к праву можно говорить? О какой стабильности? Закрыт предпоследний клапан. Последним клапаном могут стать президентские выборы.
Но если клапаны демократии закрыты — это не только угрожает стабильности режима, но и создает питательную почву для роста альтернативных этой системе структур, которые на демократию и не рассчитывают. На фоне сомнительной победы «Единой России» незамеченными остаются другие победители этих выборов.
Прежде всего победителями являются региональные князья. В 1999 году партия власти строилась по принципу «опричнины»: торопливо собранного конгломерата почти случайных людей (губернаторы — инициаторы «Единства» были не самыми влиятельными). Это позволило Путину немного потеснить губернаторов в 2000 году. Но с тех пор много воды утекло. Отброшены от власти и творец опричнины Борис Березовский, и его «Малюта» Сергей Доренко. В «Единой России» возобладала идеология «Единства» и кадры ОВР. После натиска 2000–2002 годов губернаторская каста стала более однородна. «Красные» и «демократические» губернаторы встречаются теперь изредка (скоро их совсем изведут). Победила «Партия крепких хозяев», в которую торопливо «записалось» и большинство князей, недавно числившихся в КПРФ.
Списки кандидатов теперь составляют преимущественно не в администрации президента, а в кабинетах губернаторов. Им же принадлежит и административный ресурс — их подчиненные убедительно попросят избирателей проголосовать так, а не иначе. Не понравится им что — нибудь — могут и не попросить.
Отчужденный от власти народ начинает развиваться более самостоятельно. Телевизионное зомбирование этому мешает все меньше — журналисты снова по разные стороны баррикад, хоть и изображают лояльность президенту. Развитие политических настроений идет в трех направлениях: рост новых криминальных структур (создадим свою «Бригаду» — чем мы хуже Саши Белова или мафиози в государственных креслах); сект; неформальных гражданских организаций. Здесь тоже есть победители на выборах.
Прежде всего это те, кто считает, что стабилизация затянулась. На этих выборах почти все партии, кроме «Единой России», обличали олигархический капитализм, да так, что этот термин стал общеупотребимым. Как человек, причастный писанию учебников, пособий, справочников, могу засвидетельствовать, что если в 2002 году «редакторская правка» моих текстов о современном положении могла заключаться во вписывании апологетических абзацев (без ведома автора), то теперь издатели позволяют мне делать достаточно критические замечания. Но известны и примеры ужесточения цензуры.
