соседу записку: «Раз уж ты согласился на мое предложение, давай встретимся сегодня вечером. Легенду о наших отношениях пора подкрепить действиями. Погуляем, пройдемся перед нашими ребятами, и поедешь домой. Как?»
«Вообще-то у меня сегодня дела», — ответил ей Митя.
«Ну… выбери какой-нибудь другой день, когда ты свободен», — не стала сдаваться Нина.
Митя довольно долго не отвечал, и девочка уже собралась сама предложить ему встречу в ближайший выходной, но он наконец подвинул к ней листок, где было написано:
«Ладно, давай лучше сегодня, а то мне потом совсем некогда будет».
Нине очень не понравилось, что ему будет некогда с ней встречаться, но она решила пока довольствоваться тем, на что он согласился. В конце концов, в ее силах на этом свидании заинтересовать Алексеева собственной персоной так, чтобы ему захотелось встретиться с ней еще и еще. И она написала:
«Тогда сегодня в 19.00 на крыльце нашей школы, хорошо?»
«ОК», — ответил Митя.
…Уже в шесть часов вечера Нину начало трясти мелкой противной дрожью. Она вдруг поняла, что ничем особенным не сможет заинтересовать Митю. Внешне она, конечно, далеко не дурнушка, и умом природа вроде бы ее не обделила, но она постоянно испытывает перед Алексеевым непонятную робость. А когда человек робеет и смущается, он выглядит далеко не лучшим образом.
Вот, казалось бы, что ей смущаться? Раз уж Алексеев сразу не высмеял ее придумку и даже согласился участвовать в представлении, что уж теперь так трепетать перед ним? Как это что? Нравится он ей, вот она и трепещет… А ему, похоже, она, Нина, абсолютно безразлична. Не противна, конечно, но он вовсе не горит желанием завязать с ней настоящие романтические отношения. Но почему? Может быть, у него осталась девушка в той, другой школе, что на Балканской улице? Ну и что? Была, была девушка, да и сплыла! То есть хорошо было бы, если бы она сплыла… Нина наверняка не хуже той девушки! Вот она сейчас так красиво накрасит глаза, что Митя Алексеев, как ее увидит, напрочь забудет думать обо всех других девушках, сколько бы у него их ни было! Или не красить? Пусть влюбится в нее натуральную, некрашеную… А вдруг не влюбится? Пожалуй, лучше все-таки накраситься… Как-то привычнее…
К половине седьмого у Нины от бесконечных раздумий так заболела голова, что захотелось лечь в постель, закрыться с головой одеялом и заснуть сразу уж до самого утра. Чтобы никаких тусовок, никакого Алексеева…
В постель она, конечно, не легла, а нашла в аптечке таблетку анальгина, сунула ее в рот и отправилась в кухню за водой. Таблетка, размокая на языке, медленно наполняла рот отвратительной горечью. Нина, торопясь поскорей запить, плеснула из чайника воды в чашку с недопитым чаем и глотнула бледно-желтую жидкость с роем кружащихся в ней чаинок. Эта самая жидкость умудрилась просочиться в желудок вместе с чаинками, минуя таблетку, которая самым отвратительным образом застряла в горле. Нина закашлялась до слез, пока полуразмягшая таблетка не выскочила у нее изо рта и не приклеилась к дверце навесной полки. Девочка резким злым движением смахнула ее на пол, глотнула воды прямо из носика чайника и посмотрела на часы. Без пятнадцати семь. До школы, где назначена встреча с Алексеевым, она, конечно, успеет добежать, а вот заново накрасить глаза — это вряд ли. Ну и ладно…
Нина юркнула в ванную, чтобы смыть размазавшуюся тушь. Из зеркала на нее взглянула бледная до синевы, а потому очень невыразительная девочка. Да, головная боль никого не украшает… Сходить, что ли, за новой таблеткой? Ага, а вдруг опять в горле застрянет? А что, лучше, когда аж виски ломит? Ну… не отвалится же от этого голова. Можно и потерпеть…
Нина выскочила из ванной и опять глянула на часы. До свидания оставалось одиннадцать минут. Только-только одеться и рысью домчаться до школы. Она натянула сапоги, беретик и, застегивая на ходу дубленку, выбежала из квартиры.
На крыльце школы никого не было. На проводах под порывами ветра покачивалась лампочка, у которой давно уже был разбит плафон. В световом круге оказывалось то крыльцо, то несколько забранных решетками окон гардероба, то часть засаженного шиповником газона. Нина встала у последнего гардеробного окна, которое оставалось освещенным, куда бы ветер ни отклонял лампочку. Потом подумала, что надо, наоборот, спрятаться. Это же плохо, что она пришла первой. Какое пришла? Она ж просто прибежала, прилетела… А Алексеев даже и не думает торопиться. Неужели она ничем не интересна ему?
Нина сбежала с крыльца и прижалась спиной к стволу огромного старого тополя, который не был освещен. Истомиться ожиданием она не успела, потому что довольно скоро из темноты материализовался Алексеев. Он в один прыжок вскочил на крыльцо и, не заметив Нину, вытащил мобильник.
— Маришка, это я, — проговорил он в телефонную трубку, — ну ты уж потерпи, ладно… Часов в девять я буду у тебя. В крайнем случае, в половине десятого… Дело у меня одно важное…
Видимо, Маришка хотела знать, что за важное дело у Алексеева, и, похоже, была недовольна тем, что он назначил свое дело именно на этот вечер. Во всяком случае, молодой человек довольно долго молчал, слушая свою трубку, потом резко сказал: «Приду, тогда поговорим» и спрятал мобильник обратно в карман. У Нины упало сердце. Раньше она не очень понимала смысл этого выражения. Теперь же ей показалось, что сердце действительно сорвалось со своего законного места, сместилось куда-то к желудку и заныло там самым препротивным образом. Еще бы ему не заныть! У Алексеева есть какая-то Маришка!! Наверно, девушка из старой школы, и именно поэтому ему наплевать на Нину со всеми ее дурацкими играми. Это ж он вынужден был прийти, раз обещал. Митя — человек слова, что, безусловно, идет ему в плюс. Но все его плюсы достанутся незнакомой Маришке, а Нина с этих самых пор теперь всегда будет находиться в сплошном минусе…
Кирьяновой вдруг стало так невыносимо стыдно за свою глупую затею, что остро захотелось заплакать. Еще ей очень сильно захотелось без оглядки убежать от школьного крыльца на самый край света, забиться на этом краю в нору какого-нибудь дикого опоссума и там безвозвратно сгинуть. И она убежала бы. Конечно, не на край света, а в свою собственную домашнюю нору, но понимала, что с ее стороны это будет весьма некрасиво. Митя ради нее вынужден оправдываться перед своей Маришкой, а она… А что она? А она наверняка не хуже этой Маришки! Может быть, если она не станет лить напрасные слезы и мечтать об опоссумах, то на сегодняшнем свидании Алексеев вполне может увлечься ею и постепенно распрощаться со своей девушкой, которая очень скоро станет бывшей.
Нина поправила свою стильную челку, выбивающуюся из-под беретика, и быстрым шагом взошла на крыльцо, будто бы только что пришла.
— Давно ждешь? — небрежно спросила она.
— Нет, только что пришел, — честно сказал Алексеев. — Мы с тобой явились почти одновременно. Ну и куда пойдем?
— Наши ребята тусуются тут недалеко, в одном подъезде… Я вообще-то туда не хожу, но сегодня можно. Получится, будто бы я тебя привела, чтобы ты поближе познакомился с одноклассниками.
— А почему сама там не тусуешься? Презираешь? — с усмешкой спросил Митя.
Нина на минуту задумалась, потом ответила:
— Не то чтобы презираю, просто мне скучно часами болтать ни о чем… да и подъезд, на мой взгляд, не лучшее место для встреч…
Алексеев смерил ее непонятным взглядом и все с той же усмешкой произнес:
— Ну, веди, чтобы я, значицца, получше познакомился!
В подъезде 34-го дома на первом этаже за лифтом находилась просторная грязноватая площадка. На стене имелась табличка, на которой было обозначено предназначение помещения — «Колясочная». Разумеется, ни одна из молодых мамаш, проживающих в этом подъезде, ни за что не оставила бы здесь свою нарядную коляску, дабы не испачкали или, что еще хуже, не украли. Помещение было пустым, если не считать рамы от велосипеда, которая давно и безнадежно ржавела у одной из стен, да ящиков, которые Нинины одноклассники натаскали со двора от соседнего овощного магазина. На этих ящиках они и сиживали каждый вечер, болтая ни о чем и обо всем сразу. Так было и в этот вечер.
— О! Нинка! Здорово еще раз! Какими, так сказать, судьбами? — сразу поприветствовал Кирьянову
