и остановилась перед вазой с желтыми розами.
— Цветы, — сказала она, — мне нужно было бы привезти цветы. Я думала об этом, но так получилось…
Ее голос понизился и растворился в молчании.
Мария смотрела на нее с восторгом.
— Я покажу тебе твою комнату, — сказала она. — Ты, поди, хочешь развесить свою одежду. А потом мы с тобой выпьем перед обедом.
Мария Микельсон была хорошей хозяйкой и во время беседы умела заполнять паузы. Она делала это автоматически, без малейшего труда. Ее гостья ела очень мало, она слушала, не отводя глаз от лица Марии, а когда улыбалась, ее застывшая поза становилась естественнее, мягче. Она больше не походила на Эллен. Мария заметила это и замолчала, это было вежливое и настойчивое молчание. «Помолчу, пусть она сама выходит из положения. Я слишком много болтаю».
Пошел дождь, капли застучали по железной крыше. Мария выжидала. Она видела, как Фрида съежилась, испуганно ковыряла вилкой еду, отчаянно пыталась придумать тему для разговора и под конец слишком громко сказала:
— Я видела тебя в последней пьесе.
— Вот как?
— Ты была хороша. Играла так… естественно.
— Тебе так кажется?
— Да.
— Приятно слышать.
Мария снова замолчала.
Фрида покраснела, она взяла рюмку и сделала большой глоток, ее рука дрожала.
«Нужно запомнить: спина прямая, хотя плечи немного приподняты и выдаются вперед. И еще это Движение шеи, будто воротник душит ее. Отлично». И, сжалясь над гостьей, она спросила:
— А ты часто ходишь в театр?
— Да, — ответила Фрида, — но главным образом, когда ты играешь.
Фрида снова улыбнулась широкой, откровенной улыбкой, выражавшей искреннее восхищение. Трудно было не испытывать симпатии к кузине Фриде. Правда, она порядком действовала на нервы, и в большую компанию ее приглашать просто невозможно, но в ней есть что-то удивительно обезоруживающее. Нечто, прятавшееся в тайниках ее пугливой души. Это нечто находило проявление лишь в ее улыбке.
После обеда гостья пожелала мыть посуду, она настаивала, умоляла, и, когда Мария наконец согласилась, благодарность Фриды была столь велика, что хозяйка почувствовала себя неудобно. Теперь, когда кузине Фриде было чем заняться, она совершенно преобразилась. Движения ее стали быстрыми, спокойными и уверенными, казалось, будто все в этой кухне ей хорошо знакомо.
— Мне так приятно помогать тебе, — сказала Фрида. — Я неплохо умею готовить. А больше всего мне нравится разжигать дрова в плите. Просыпаюсь я рано. Ты что пьешь по утрам: кофе или чай?
Мария села на дровяной ларь и закурила. Кухня вдруг как-то сразу изменилась, стала уютной и обжитой.
— Подумать только, пожить на природе! Да еще в твоем доме! Я даже не мечтала о таком. Для меня это из ряда вон выходящее событие.
Позднее, вечером, сидя в своей комнате, Мария достала блокнот и исписала несколько страниц, она пыталась вспомнить каждую мелочь, жесты, интонацию, взгляды, паузы. И репетировала их перед зеркалом. Это было очень важно.
Все это могло ей очень помочь. Манера прикрывать рот рукой, напряженная шея… Она попробовала имитировать улыбку Фриды. Но не смогла, так улыбаться умела только Фрида.
Было ошибкой позволить Фриде заняться хозяйством. Она стала все меньше и меньше походить на Эллен, болтала о всяких хозяйственных мелочах, и это помогало ей преодолеть молчаливую застенчивость. Она все время была в движении, хлопотала на кухне, приготовляя обед, сметала елочные иголки с веранды, сгребала сухие листья, начищала кастрюли, приносила дрова. И каждый раз, сделав что-то и сообщая об этом, бросала на хозяйку по-собачьи покорный, но ожидающий похвалы взгляд карих глаз. Два дня спустя Мария позвонила Хансу и попросила его прислать фру Хермансон.
— Я знаю, — сказала Мария, — что она собиралась приехать позднее, но мне нужна кое-какая помощь по дому. Ты не можешь на этой неделе обедать вне дома?
— Конечно могу, — ответил Ханс, человек он был добрый, — как там твоя кузина?
— Хорошо, отличная мысль была пригласить ее.
Фрёкен Хермансон приехала и завладела кухней, печками, уборкой — одним словом, всем. И Фрида снова вползла в предназначенную ей роль. Вечером, когда они сидели у камина, Мария молча смотрела на свою кузину.
Знаешь, о чем я подумала? — сказала Фрида. — Давай я тебе что-нибудь починю, зашью.
— Вроде бы зашивать нечего.
— Да я просто подумала… Ведь туман еще не рассеялся.
— Нет, все еще густой.
— Может, мне не следовало спрашивать, — очень тихо сказала Фрида, — только мне любопытно, у тебя сейчас есть какая-нибудь роль? Я имею в виду, которую тебе предстоит играть…
— Да, — ответила Мария. — Я буду играть ее осенью. Главную роль.
— Ах, значит, это будет твоя первая настоящая…
— Я бы не сказала этого, — с досадой возразила Мария, — это еще как посмотреть. — Она нагнулась, помешала дрова в камине и добавила: — А откуда ты это знаешь?
Фрида ответила не сразу, она испугалась. Чуть погодя она сказала:
— Я вырезаю все заметки о тебе. И считаю, что тебе дают слишком маленькие роли. К тому же пишут они тоже несправедливо. Я с ними не согласна.
Мария поднялась, подошла к бару, наполнила стакан и стала пить, глядя на мокрое от дождя окно веранды.
— Я сказала глупость? — еле слышно спросила Фрида.
— Нет, отчего же! — холодно ответила Мария.
Она подошла к огню. Ей вдруг надоел этот эксперимент.
— Не пойму, — сказала она, — на что Хансу эта голубятня! Мне этот дом до смерти надоел. Вечерами здесь просто невыносимо.
Фрида съежилась на стуле.
«Хорошо, — подумала Мария, — пусть думает, что во всем виновата она. Точно, как Эллен. Во втором акте, когда она даже не понимает, как они жестоки к ней…»
Мария медленно села и протянула руки к огню.
— Разумеется, я могла бы заставить его продать эту дачу и купить другую, поближе к городу, поменьше и более современную. Но не хочу, чтобы это было на моей совести… — Она быстро повернулась к Фриде и спросила: — У тебя бывают угрызения совести?
— Да, — скорее выдохнула, чем сказала Фрида.
— И часто?
— Не знаю… Быть может, постоянно… В какой-то мере…
Она сжала руками живот, словно он у нее болел, лицо застыло, она отвернулась, опустив подбородок.
— Но ведь ты добрый человек. Откуда у тебя могут быть угрызения совести?
— Вот именно, — побледнев, ответила Фрида. — Я никогда ничего никому не делала, абсолютно ничего.
— А почему?
Мария пристально посмотрела на нее.
