сердце. Дохтора воевать запретили. Хочешь, покажу?
Курносое чудо приосанилось, еще шире развернуло плечи и потянулось к вороту гимнастерки.
-Нет, не хочу. А что за собрание? И где?
-Да тута, за углом. У нас комната в доме городских Советов. На самом заводе управа погорела и нам помещение здесь выделили. Большое такое, с пятью окнами. А на повестке у нас знаешь, какие вопросы стоят? Ух, важные вопросы! Империалистами и буржуям ультиматум писать будем! С подписями! Идем, а? У нас ребята боевые! Все комсомольцы, с наградами! И девушки тоже! Только вот таких, как ты нет.
-Таких каких?
Чудо по имени Савелий замялось, румянец пополз со щек на шею и скулы:
-Ну, таких... Красивых..... Пойдем, а?
Чудо окончательно смутилось, шумно засопело и принялось рывками чесать спутанные кудри. Почему-то не в затылке, а над правым ухом.
Я оглянулся, словно осматривал улицу, поймал напряженный взгляд Ли стоящего чуть позади нас, отрицательно шевельнул ладонью.
-А если я с товарищем своим пойду?
-С каким товарищем? - Савелий подозрительно огляделся, наткнулся взглядом на внимательно глядящего на него Ли, поскучнел, совсем как зять Исаака Самуиловича, даже плечи опустил. Строго поинтересовался у моего самурая:
-Ты свой товарищ? Пролетарий? - Ли его вопрос проигнорировал, смотря выжидающе на меня.
-Пролетарий он. С Пермской губернии, комяк. С немцами воевал. Контужен и как ты комиссован. Контузия у него с локализацией мозговой ткани.
-Она у него чего?
Савелий нахмурился, а я проклял свой язык.
-По здоровью негоден он, ясно? Припадки бывают, и слышит плохо - Ли опустил веки, давая знать, что услышал и помнит нашу договоренность на подобные случаи - с ним громко разговаривать надо.
-Ага, понятно. А ты чего, из образованных что ли? Или из 'бывших'?
Глаза чуда нехорошо прищурились, черты лица отвердели, рука потянулась к правому карману. Револьвер у него там, что ли? Или граната? Маузер точно не поместится, великоват. Нет, маузера там нет, просто привычка осталась. Рука чуда замерла на полпути к карману, качнула кистью, растерянно похлопала по боку.
Я ответно прищурилась, сжав губы в тонкую полоску:
-Из образованных. На учительницу училась. Что-то не так?
-Да не, это нормально. Что ты училка, то хорошо, сейчас грамотными все должны быть. Время такое и наше большевистское требование! Сама - то с Поволжья никак? Говор у тебя тамошний.
-Нет. С Томска я. Сибирячка. Так идем или нет?
-Ага, идем.
И мы пошли. Чудо, счастливое до ушей, впереди. Я, заинтересованный, посередине, Ли позади нас. Интересно все-таки, посмотреть на тех, кто создавал СССР, государство, которое я уничтожил.
Мы прошли сквозь темную парадную здания, прошагали длинными коридорами мимо закрытых или распахнутых дверей, разнообразных плакатов, листов бумаги с неразборчивыми текстами на стенах, толпящихся, куда-то бегущих, спокойно курящих людей, завернули за угол и попали в длинное помещение, действительно с пятью большими окнами. Чудо по имени Савелий тут ждали. Гул голосов обхватил нас со всех сторон, смешиваясь с шумом отодвигаемых стульев, самодельных лавок, шарканьем подошв обуви разворачивающихся на встречу людей. Я шагнул за Савелием и замер, словно натолкнулся на стену. Рука невольно метнулась вниз, к угловатой надежности металла, а вторая совершенно бабьим движением прикрыла горло. Ли за спиной напрягся, почувствовав мое волнение. Я замер возле дверей, пытаясь разобраться, понять, что меня так сильно испугало. Или кто. Странно. Здесь нет ни кого с бездушным прищуром прицелившегося снайпера, никто не потирает руки и не тянет губы в глумливой улыбке в готовности выплюнуть короткую фразу: 'Вот ты и попалась!'. Здесь люди. Просто люди. Обычные молодые парни и девушки. Неуклюжие, неловкие, недоедавшие, ослабленные болезнями. Бояться их нелепо и глупо. Да, их много, но с оружием в руках я пройду это помещение насквозь и выйду обратно и тем не мене причина моего испуга именно они. Почему? Да потому что они.... Они...
Они были разными. Высокими, низкими, худыми, одутловатыми, сутулыми, даже полными, хотя и с чего бы? Прокаленные солнцем и жаром мартенов до звона, румяные, бледные, с землистыми нездоровыми лицами. Абсолютно разные и все же похожие. Нет, взор их не горел, кулаки не сжимались в гневе и никто не вздымал над головой руки, призывая куда-то идти, что-то строить или разрушать. Не было на них и однообразных знаков, единой формы. Но вот выражение их лиц и глаза....
Вот это у них было одинаковым. Монолитным, однородным. Цельным. И до жути напоминало овеществленный лозунг, призыв, клич, черт знает что еще, лаконичный и неимоверно насыщенный энергией. Они просто сидели, стояли, плотно сбившись шумными кучками, переговаривались, курили чудовищную по убойности воздействия на нюх смесь табака с чем-то или чистую махру, беззастенчиво чесались. Поправляли замызганные воротники рубах, грызли семечки и плевали на пол, не забывая смущенно растереть плевок подошвой обуви. Пыльной, растоптанной, забывшей, что такое сапожная вакса. Но все это сверху, снаружи, а вот внутренняя их суть....
Честно признаться, именно она пугала меня своей непонятностью, не просчитываемостью. Если в своих анклавовцах или людей восьмидесятых мне было ясно почти все - жажда власти и наживы, страх, жестокость, банальная приспособляемость, неожиданная честность и принципиальность считывалась мной на раз, то здесь.... Здесь непонятно. Не туман, свет. Обжигающий, слепящий. Там я точно знал, кого подкупить, запугать, обмануть или не трогать, обойдя как мину с проржавевшим взрывателем, а вот эти люди.... Они меня пугали.
Они были для меня черным ящиком, вещью в себе, потому что я не понимал их и причин, что двигали ими. Не понимал, ловя откровенно похотливый или неприязненный взгляд. Не понимал, слыша глумливый шепоток сбоку и ощущая жуткую смесь мутных, неоформленных плотских желаний. Потому что ясно осознавал, что если будет надо, то этот похотливый брюнет или вон тот доморощенный жилистый юморист молча встанут и пойдут. Пойдут туда, где могут умереть, сдохнуть от голода, замерзнуть в снегу. И ничего не спросят при этом и не попросят ничего. Просто потому что так надо. Не им, а туманным химерам по именам - светлое будущее, рабоче-крестьянское государство, партия, народ. И это пугало больше всего, ибо было настолько нелогичным, что не укладывалось в рамки, шаблоны, что услужливо подталкивало мне под руку напуганное вместе со мной сознание. Это было страшно, жутко и абсолютно неправильно для меня. Я не смог бы ими управлять, не смог повести за собой или чего ни будь добиться. Мы были разными. На всех уровнях. Биологических, духовных, черт его знает каких еще, и мне уже не казалось нелепым и смешным выражением 'пролетарское чутье'.
Поэтому я забился в угол и старался не отсвечивать, проклиная себя за глупую самоуверенность, что привела меня сюда. Ли уловил мой страх и встал впереди, закрывая меня своей спиной. Принял удар на себя. И поток неприязни присутствующих сфокусировался на нем, лишь мелкими едкими каплями попадая на меня, заставляя внутренне болезненно морщиться.
Мы зря пришли сюда. Мы для них чужие, не свои, черное пятно на белизне их мира. Мой Ли выглядел настоящей контрой в чистой, без кривых швов и заплат одежде, в добротных сапогах. С прямой спиной, без их нездорового блеска в глазах, спокойный, сытый, уверенный. Да и я тоже, с вымытыми волосами под шелковой косынкой, слегка подкрашенными губами и веками, в скроенной по фигуре юбке и бекеше, вызвал откровенную ненависть девушек, оккупировавших место у настежь раскрытого окна.
Уйти отсюда, по-английски, не прощаясь? Отодвинуть в сторону угрюмого детину, словно невзначай подпершего дверной косяк и захлопнуть за собой дверь, отсекая свой страх и свою слабость? Это сделать можно. Уйти, забыть, сделать вид, что ничего не было, а потом вновь столкнуться с ними. Другими, но такими же. И что тогда делать? 'Нулить' всех на своем пути как безликие фигуры в компьютерной стрелялке? Патронов не хватит это раз, два - мне здесь жить. Долго или недолго, но жить. Ходить по улицам, встречаться с ними, отвечать на вопросы, спрашивать, добиваться чего либо. По-другому не
