Москвы, затеряться, пересидеть опасность. Но встречи и разговоры со Ступиным удерживали от такого шага.
— «Дядя Кокка», как видите, держится, — говорил полковник при каждом удобном случае.
Епимах понимал, что Ступин утешает самого себя, но решительность и выдержка новоявленного вожака заговора ему нравились.
От полковника Хартулари прибыл связной. Войсковой старшина Раздолин привез нужные деньги — два миллиона рублей.
— Алферову ни одной копейки, — распорядился Ступин.
— Нужен мне Алферов как дырка в голове, — зло ответил кассир. — Ему только жрать в два горла… Да и не увидит он меня сейчас.
Даже полковнику Ступину Ауров не сказал адрес своей «ухороночки».
О ней знал только Крохин, которого Епимах сделал собственными глазами и ушами. Заставлял с утра до вечера мотаться по городу, вынюхивать, узнавать, держать связи, выполнять поручения.
Назначенный срок приближался с каждым прожитым днем.
И тут вдруг грянула чекистская облава. Узнав, что арестованы Алферов и Миллер, взятые вместе с Сучковым «ударники» в Кунцевской школе, Ауров решил проверить, знает ли Чека о «делопроизводителе Тихомирове».
Под вечер он отправился на Кадашевскую набережную.
Не доходя квартала, он присел на уличную скамейку и неприметно осмотрелся. Мимо прогуливалось несколько парочек, расхаживал милиционер, в темной подворотне копошились беспризорники, занятые собственными делами.
«Вроде спокойно», — решил Ауров и не спеша направился к знакомому двору. Возле кособоких ворот, от которых остался один остов, он замедлил шаги. Сделав вид, что развязался шнурок на ботинке, Ауров нагнулся и неприметно оглядел мощенный булыжником двор.
Он был безлюден и тих. Именно это и заставило Аурова насторожиться. Обычно жильцы, набитые в крохотные комнатенки, закутки и клетушки, не упускали случая подышать перед сном вольным воздухом. Сегодня же никого не было на дворе. Исчезла даже компания вездесущего Васьки Зюзика, до полночи околачивавшегося возле ворот или делившего возле голубятни фарт после очередного «дела».
Завязав шнурок, неприметный прохожий не спеша пошел мимо ворот и завернул за ближний угол.
Порывшись в брезентовом портфеле, Ауров достал конверт, положил в него чистый лист бумаги и написал собственный адрес.
Затем подозвал одного из беспризорников.
— Заработать хочешь?.. Вот держи. Отнесешь записку по этому адресу.
Ауров сунул в грязную руку несколько скомканных десяток.
— Принесешь ответ, получишь еще столько же. Я буду ждать здесь… Чтобы быстро. Одна нога здесь, другая там!
Обрадованный неожиданным заработком, беспризорник помчался по улице.
Ауров поднялся, наискось пересек улицу и остановился в подъезде недалеко от ворот знакомого ему дома. Когда из ворот вместо беспризорника вышли двое молодых мужчин, все стало ясно.
Епимах скорым шагом пошел в противоположную сторону. Долго петлял по улицам и переулкам, пока убедился, что за ним никто не идет. Только после этого направился к Палихе, к деревянному домику, с двором, заросшим сиренью.
Задержанный чекистами беспризорник был похож на серого зверька. В ватнике, из прорех которого вываливалась вата, перепоясанный веревкой, босой и тощий, он сидел, неприручаемо посверкивая глазами из-под свалявшихся лохм.
— Хрусты дал, — скупо цедил он, — сказал — отнеси…
— Какой он из себя? — спросил Нифонтов, жалостливо разглядывая худолицего грязного парнишку.
— Обыкновенный… Голова с ухами, на двух ногах ходит.
— И пятки сзади… Тебя по-хорошему спрашивают.
— Отпустите, дяденька,… Что я такое сделал?
— Беляк это был… Может, ты тоже за деникинцев?
— Не, беляки мамку убили… В Ярославле, когда мятеж там был.
— Ну вот… А ты, выходит, им помогать взялся.
— Разве я знал?.. Да я бы тогда ему, гаду, горло перегрыз.
— Отец где?
— Не знаю… В семнадцатом году с красным отрядом воевать ушел. Сгинул, наверное, где-то. Сестренка, та в гулящие подалась… Хлеба бы дали… Два дня не жрал.
Нифонтов вытащил из кармана горбушку. Взвесил на ладони собственный суточный рацион и решительно отломил половину.
Беспризорник схватил хлеб и, наклонив голову, принялся обкусывать его то с одного бока, то с другого.
— Не торопись… Звать тебя как?
— Сычуг… Кличка это… Я, гражданин начальник, в шпане состою.
— Знаю, что не в благородном пансионе занимаешься… Фамилия у тебя должна быть, как у всех людей. Имя… У тебя ведь тоже голова с ухами и на двух ногах ходишь.
— А бить меня не будете?
— Зачем тебя бить?
Беспризорник поморгал, видно решая для себя какой-то важный вопрос, и сказал, что фамилия Кирьяков, звать его Федором, а по отчеству он Степанович.
— Ну, вот и полный титул обнаружился… С нами поедешь. Если схватим мы того, кто тебя с письмом посылал, опознать поможешь.
— Ладно… Опознаю. Вы в Чека меня повезете?
— В Чека… Ты не бойся.
Крохин, как было условлено, появился на Палихе поздно вечером.
— Страх господен, Епимах Андреевич, — заторопился он, едва успев войти в комнату. — Метут всех наших густым веничком. А я с утра до вечера на глазах верчусь, по горячим уголькам бегаю. Аж сердце заходится.
Филер без нужды оглядывался по сторонам, елозил на стуле и мелко перебирал пальцами, словно ссучивая невидимую нитку.
Ауров усмехнулся и достал бутылку спирта.
— Пей… Дрожишь, как мокрая мышь.
— Во, Епимах Андреевич! В самый раз теперь утробу утешить.
Крохин залпом выпил, крякнул и принялся закусывать добрым, присыпанным крупной солью салом.
— Оголодал, целый день бегамши… Знатное у вас сальцо. За такое на Сухаревке надо больше тыщи отваливать.
— Так отвалил бы, что мнешься.
— Капиталов не имеется, извините благодушевно… Гол как сокол. Ведь у меня только и богатства было, что три домика… Харч у меня теперь, Епимах Андреевич, никудышний…
— Ладно, не вопи… Тебе по-барски жить и не положено. Кого еще взяли?
— Чернохвостова… Профессора Вилкова, что в Петровско-Разумовском жил… Студентика замели, того молоденького, которого Щепкин у себя заместо «шестерки» держал.
— Огородникова…
— Его самого… Люто гребут, Епимах Андреевич. У Астрова тоже, похоже, побывали…
Загибая пальцы, Крохин перечислял все новые и новые фамилии.
