гуманитарно полудиких советских вундеркиндов, готовящихся к поступлению в элитарные технические вузы. Юнцы читали про коммунизм… Заодно и про особый мир разведок, облеченный всяческими полномочиями. А заодно впитывались гностические суррогаты («отягченные злом»). А также право выносить смертный приговор наличествующему («град обреченный»). Это варево дополнялось расхожими рыночными пошлостями («дешевая колбаса делается из человечины»). Невольно вспоминается варево, которое изготавливали ведьмы в «Макбете»… Я сравниваю несопоставимое? Согласен. Но лишь постольку, поскольку все, что описано в «Макбете» или «Ричарде III», блекнет на фоне наших злоключений. Превращенный в черную дыру СССР, регресс, запущенный «прогрессорами» на одной шестой планеты… Все это потянуло мир в сторону от хрупкого ялтинского равновесия, купленного неслыханными человеческими жертвами, подвигами, напряжением исторической воли.
«В сторону» — это значит в пучину будущей ядерной войны, которую уже сейчас называют «войной за русское наследство». Но и это не предел злоключений, порожденных вышеописанным. Нобелевский лауреат Хокинг настойчиво предупреждает о том, что не ядерного безумия надо бояться, а так называемого вируса Судного дня. То есть глобального шока с использованием «генно-инженерных» бомб. Шока, уничтожающего не 75 % человечества, как в случае ядерной войны, а 99 % или 99,9 %. Или все 100 %.
Вот так, читатель. А ты мне — «литературка».
«Литературка»-то была и впрямь так себе. А результат ее воздействия по своему масштабу и качеству, согласись, почти что метафизический.
Впрочем, подробнее об этом как-нибудь в другой раз. Здесь же я только хочу подчеркнуть, что научная фантастика при всей ее нынешней художественной убогости уже претендует на сотворение каких-то культов. Все, что превращает науку в культ (культовую литературу, культовое искусство etc.), по определению является культурными зачатками Сверхмодерна.
Итак, зачатки налицо. Что? Я только что описал их чудовищность? Согласен. Но я описал еще и масштабность оказываемого ими исторического воздействия. Раз масштабность есть, то все в наших руках. Используемая во зло, эта масштабность может быть использована и во благо.
Более того, если она не будет использована во благо, она будет использована во зло. Точнее, она уже именно таким образом и используется.
Мы живем в страшное время. И не можем себе позволить эстетической привередливости, коль скоро речь идет о судьбе Истории. Кроме того, эстетически ничтожное сегодня может стать эстетически величественным завтра. Почитатели церковного многоголосного пения справедливо презирали ранние образцы каких-то там, видите ли, опер. А потом появились Моцарт и Верди.
Итак, мы имеем разнокачественные культурные предпосылки для Сверхмодерна. Их содержит в себе высокое советское культурное наследство в той его части, которая и впрямь сопряжена с Красным проектом. Но их же содержит в себе и не слишком высокая по качеству культовая научно-фантастическая литература. Как советская, так и зарубежная. И, видимо, неслучайно обращались к этой небезусловной литературе такие крупные художники, как Кубрик и Тарковский.
Предчувствие Сверхмодерна разлито в историческом воздухе.
Но сколь бы важным ни было само это предчувствие, намного важнее совокупное метафизическое послание, которое шлет нам далекая от всего культурного и художественного реальность. Та же астрофизика, например.
И впрямь ведь, каждый, для кого метафизика самоценна, постарается поглубже понять, что именно может сказать по поводу метафизики современная физика вообще и астрофизика в частности. Потому-то и может оказывать воздействие на общество эта самая научная фантастика, что наука, из которой она черпает материал, становится все более и более метафизичной.
Крайне важно проследить, как научное осваивается культурой. Но не менее важно всмотреться в научное, как таковое. Последнее мне намного слаще первого. Но… В конечном счете, согласись, читатель, на формирование мировоззрения влиять будет не сама теоретическая физика, доступная для очень немногих. И уж тем более не метафизика, которую не так уж и просто извлечь из серьезной теоретической физики.
Влиять будет все то, что возьмет на вооружение арсенал современных светских метафизических средств и адаптирует это взятое к смысловым потребностям современного человечества. Кто именно будет это осуществлять, понятно. Извлекать из науки метафизическое содержание, адаптируя его и придавая ему мировоззренческий характер, — задача этой самой, будь она неладна, фантастики.
Меня справедливо могут упрекнуть в том, что я и возвращаюсь постоянно к этой самой фантастике, и беру по отношению к ней определенный тон. Ну, грешен, каюсь… Люблю великую литературу. И не люблю литературу, так сказать, совсем не великую. Нельзя любить одновременно Томаса Манна — и братьев Стругацких, Борхеса — и Ефремова, Достоевского — и Айзека Азимова.
Но что делать, если надо разбирать метафизическую проблематику определенного типа, следя за тем, как она перетекает из науки в культуру? Останавливаться на Экзюпери, запрещая себе анализ литературы, по отношению к которой Экзюпери, писатель в общем-то средний, — просто гений? Такой запрет позволил бы сохранить верность хорошему вкусу, но воспрепятствовал бы уточнению существа дела. Рискуя быть заслуженно осужденным за дурновкусие, я все-таки настолько хочу уточнить существо дела, что беру на себя издержки подобного осуждения.
Есть анекдот, в котором цирковой администратор наблюдает, как акробат, играя на скрипке, занимается сложнейшей эквилибристикой. И на вопрос директора о качестве номера говорит: «Таки не Ойстрах».
Не буду я уподобляться этому перфекционисту и говорить об Иване Ефремове (а также других, более модных фантастах) «таки не Томас Манн», «таки не Шолохов», «таки не Фолкнер». Не буду впадать в снобизм. А попрошу читателя задуматься о содержании приведенных ниже строчек Ефремова. Только о содержании — не больше, но и не меньше.
Герои «Часа Быка» летят на звездолете «Темное Пламя» (уже интересно, не правда ли? «Черное солнце»… «темное пламя»…) через… в общем, через некую границу той самой расширяющейся Вселенной, которую мы уже обсудили. Если есть граница, то за нею должна быть Тьма. Ну, так она и есть. Вот как ее описывает Ефремов:
Ты, наверное, помнишь, читатель, строки Киплинга:
Недосказанность — великое преимущество подлинной литературы вообще и поэзии в первую очередь. Но нет преимуществ, не порождающих недостатков. Киплинг говорит всего лишь об ужасе в ночи. Для того, кто обладает поэтическим и метафизическим слухом, ясно, о какой ночи (Великой Тьме) идет речь и о каком ужасе. Но ведь не все обладают и поэтическим слухом. А уж метафизическим-то тем более. И кто-то пожмет плечами… Скажет, что речь идет об обычной ночи и обычном человеческом страхе, ею порожденном.
Итак, Киплинг не договаривает по соображениям художественным. Да и не знаком он с постэйнштейновской физикой. А Иван Ефремов и договаривать не боится, ибо ему терять в художественном смысле, понятное дело, нечего. И с физикой постэйнштейновской он знаком. Иван Ефремов — очень интересная фигура. Архивы его до сих пор по-настоящему не осмыслены.
Ну, так вот. Ефремов прямо говорит, что
