русских? Штейнер не раз замечал, что простолюдины бывают излишне чувствительны к этим русским.
Забавно, чёртовски забавно!— рассмеялся Штейнер.— Мы из них, голубчик, сделаем то, что нужно для великой Германии. Не правда ли?— спросил он, уже строго и испытующе глядя на шофёра.
О да, господин лейтенант,— быстро ответил тот.
Как раз в день приезда Штейнера в лагерь прибыла новая партия русских подростков — мальчиков и девочек. Штейнеру сообщили, что прибывшие выстроены во дворе лагеря, и он пошёл поглядеть на них. У входа в лагерь коменданта встретила команда, состоявшая из эсэсовцев, солдат и Дерюгина. Они приветствовали Штейнера выкриком: «Хайль Гитлер!» Он резко поднял руку и выпятил грудь с железным крестом. Команда лагеря двинулась за ним, отпечатывая шаг. Увидев огромную шеренгу ребят, Штейнер пробормотал:
О, это колоссально, колоссально!
Очень довольный, он поднялся на подмостки, чтобы произнести речь.
ПИСЬМА НА РОДИНУ
Однажды вечером в барак к девочкам вошёл Дерюгин и роздал всем по четвертушке листа бумаги, сказав, что девочки могут написать домой.
Если хотите, чтобы письма дошли, не пишите разной ерунды,— предупредил он.
Девочки уже знали, что означает это предупреждение.
В лагере были ребята, привезённые двумя неделями раньше. Их уже «научили» писать письма домой. Категорически запрещалось называть местожительство, описывать условия работы, а также жаловаться на порядки или упоминать слово «лагерь». От ребят девочки узнали и о страшных событиях, происшедших в лагере накануне их приезда.
Трое мальчиков написали письма домой, откровенно жалуясь на свою судьбу и нечеловеческие условия жизни. За это их на лагерном дворе, в присутствии всех, избили резиновыми дубинками до полусмерти.
Люся долго ломала голову над тем, как написать письмо, чтобы её папа понял всё, а враги ни о чём не догадались. Это было очень трудно и рискованно, тем более, что писать нужно было чистенько, без помарок, а для черновика не было лишней бумаги. Люся много раз твердила про себя каждую фразу и, наконец, написала[5]:
«Здравствуй, родной папочка!
Мы уже приехали на место. Ехали долго, с пересадками, но хорошо — ты сам видел, как мы делали посадку. Кормят нас три раза в день: утром кофе, в обед суп из овощей, такой, какой ел наш Васька [6], а на ужин — опять кофе, только без сахара. Ну, да что делать, сейчас война.
Живём мы так же, как живут у нас за городом в белых домах[7]. Кормят здорово, всё витаминами: капуста, свёкла, картошка. Овощи такие хорошие, каких у нас много было на заимке у рощи[8]. Работы у нас много. Мы все заняты уборкой своих общежитий. У нас просторно, примерно, по десять — двенадцать человек в такой комнате, как наш домик во дворе[9]. Где мы находимся, пока не знаем, да нам и не к чему. Господин комендант говорит так как мать Митрофанушке: вам нечего заботиться о знании географии — вас доставят домой, когда это будет нужно. Так что мы живём ничего, но моей сестричке, конечно, куда лучше и спокойнее[10].
Вот, папочка, и всё. Следующее письмо жди через месяц. Часто писать незачем, как говорит господин комендант, и мы не можем не согласиться с ним. Посуди, папочка, сам: если каждый из нас будет писать только по одному письму в месяц, то и тогда потребуется в один раз больше трёх тысяч листов бумаги[11]. А где ее брать? Поэтому не волнуйся, папа, если не будет долго писем.
Привет подруге Але. Пусть она расскажет всем девочкам о нашей жизни. Целую. Твоя дочка Люся».
Прочитав письмо, Люся осталась довольна. Она улыбнулась, свернула листок треугольником и пошла во двор, чтобы опустить письмо в ящик.
Возле почтового ящика, похожего на мусорную урну, собралось несколько мальчиков и девочек. Чтобы не вызывать подозрения у конвойного, они выстроились как бы в очередь и вполголоса торопливо рассказывали друг другу, кто как написал. Опустив письмо, Люся повернулась, чтобы пойти в барак, и лицом к лицу столкнулась с Вовой.
Я давно ищу тебя,— обрадовано и виновато заговорил Вова.— Где ты живёшь? Я сейчас принесу твои вещи.
В десятом. Неужели вещи мои целы?— обрадовалась Люся.
Никогда не думала она, что можно так обрадоваться вещам. Но ведь это было единственное, что осталось у неё от дома. И потом там книжка...
И чемоданчик цел и узелок,— гордо ответил Вова.
Если бы они и пропали, ты бы не был виноват — мы ведь не дома. Ты слышал про девочку, которую повесили? Говорят, за советскую книжку, которую она читала подругам.
Сам видел,— тихо сказал Вова.— Её повесили вон на том столбе,— Вова показал взглядом в сторону площадки.— Знаешь, девочка поднялась на ящик уже с верёвкой на шее посмотрела на нас ласково, потом повернула голову к площадке, где стояли комендант и его сподвижники, и крикнула из последних сил:— Придёт время — за всё ответите, убийцы!
Ох! Какая она героиня,— сказала Люся,— настоящая, только трудно сейчас поверить, что всё это будет скоро.
Будет!— твёрдо подтвердил Вова, а сам точно вот сейчас увидел лицо девочки и почему-то сразу вспомнил лицо старика, которого фашисты повесили на площади, там, дома, и ему стало нехорошо. Но он взял себя в руки. Ведь в лагере были не только он, Толя, Жора —ну, в общем, мальчики. Здесь же и Люся, её подруги. Они слабее, их надо подбадривать.
Всех не повесят!— твёрдо сказал Вова,— Ты передай своим, чтобы не падали духом. Нам всем надо дружнее держаться.
Они неловко подали друг другу руки. Люся торопилась в барак, тревожно возбуждённая. Надо было скорее рассказать обо всём Шуре.
Люсе показалось, что за эти немногие дни Вова стал как будто выше, взрослее. Только лицо его было в синяках, ссадинах, и руки — тонкие, жёлтые, а глаза синие-синие, как васильки. «Какой он худенький!»— подумала Люся и тут вспомнила день, когда увидела его у вагона, избитого, окровавленного. И другого мальчика вспомнила, с перебитой рукой. Как горько и обидно стало ей за себя, за Вову, за всех ребят! «Проклятые, проклятые фашисты!»— повторяла она про себя, задыхаясь от гнева.
Вова с вещами пришёл в барак почти следом за Люсей. Люся и Шура не знали, как благодарить его, а он стоял, застенчиво опустив голову, и повторял:
Это не я — другой сохранил, другой...
Это тот, который был с тобой у вагона, с перебитой рукой?— спросила Люся.
Нет, совсем другой,— ответил Вова.— Он и наши вещи сохранил. Его Жорой зовут.
Спасибо Жоре,— сказала Шура.— Он молодец, настоящий товарищ. Мы ему очень благодарны...
Когда Вова ушёл, Шура и Люся долго сидели молча, размышляя о неудачном побеге мальчиков. Особенно жаль было Толю. Они узнали, что у него не только сломана рука, но «болят внутренности» и горлом идёт кровь.
И, действительно, с Толей было плохо. Он с большим трудом добрёл до лагеря, лежал в бараке для
