— Если бы я знала, что ты такая будешь, ни за что бы не выбрала!
'Наши мужчины', как Марина с незапамятных времен называла мужа и сына, еще минуту-другую помялись на пороге, по-перемигивались с таинственным видом, и зашли всё же внутрь. Она окинула их с ног до головы подозрительным цепким взглядом: хоть не смеются, по своей-то старой привычке?..
— Вот! Пробую на ее языке!
Они только лыбились до ушей и с нечеловеческой скоростью поглощали намазанные ею для всех бутерброды со шпротным паштетом, поминутно облизываясь, как коты. Сам Гаврюха растерялся от такого диковинного зрелища, смотрел на них снизу с недоумением и озадаченно чесал за ухом.
— А что, неправильно? — продолжала допытываться Марина.
— Нет, почему же? Всё правильно! — утешил Володька, но глаза оставались хитрющими, точно у старого лиса.
— Очень хорошо сказала! — подпел ему второй скрипкой Ярик, потирая ушибленный лоб с назревающей крупной шишкой.
По дороге на занятия, трясясь в старенькой, воняющей бензином маршрутке, Янка с напряжением старалась ухватить едва мелькнувшее утром воспоминание. Что-то из детства, связанное с Ярославом, и очень, невероятно важное, именно сегодня важное… Кажется, еще со времен общежития — следовательно, ей было года три-четыре, не больше… Точно, вот оно! По вечерам папа выключал в комнате свет, в уютном полумраке вставал на фоне белой стены рядом с репродукцией картины Рериха — как же она называлась?.. — и просил посмотреть на ауру. Но Янка и без того четко видела яркое голубоватое свечение вокруг его головы, и Ярик тоже видел, потому как дополнял ее описание всякими уточняющими подробностями.
Ну и ну-у!.. Она примерно так же сейчас различает — не всегда, конечно, а когда настроится — светящиеся кастенедовские коконы. (Но теперь уже на всё тело, не только у головы.) Почему же папа тогда в пиццерии, когда загуляли на полночи, воспринял ее рассказ о вИдении откровенно в штыки, чуть ли не на смех поднял? 'Пой, ласточка, пой…' Если сам когда-то точно такими же вещами интересовался и больше того, специально с ними обоими занимался. А теперь отмежевывается, открещивается что есть мочи: чур меня, чур!
И, главное, Ярик, вполне обычный приземленный брателло, неунывающий остряк с бритвой вместо языка — неужели он в детстве тоже ВИДЕЛ? Вот это уже ни на что не похоже: Ярослав с одной стороны, а всякая эзотерика — с другой! Две параллельные прямые, которые никогда не пересекутся, известная аксиома. Но если ее смутные воспоминания — правда, если именно так всё и было, то брательник тоже не из простых! Хоть как бы Янку ни высмеивал с ее новыми увлечениями — третий глаз там, пятое, десятое…
'Ну и семейка подобралась!' — Яна до того распереживалась, что проехала свою пред-конечную остановку на улице Мира, пришлось вылезать у черта на куличках и топать пешкарусом лишние два квартала. Да плюс ко всему на конкретной платформе, ежеминутно поддергивая сползающие брюки и натягивая курточку на мерзнущий живот — полный экстрим.
В лицее девочки встретили ее бурными возгласами и почти что овацией, как заблудшую овцу, вернувшуюся в стадо. А насупленный еще круче обычного Капля прожег издали недружелюбным колким взглядом — ну что ж, всё возвращается на круги своя…
— Явление в коробочке, — иронично заметила Зая, сидя по-турецки прямо на парте, на своей половине (иначе кто бы ей позволил!). А Алинка обрадованно закричала, едва завидев Яну на пороге:
— Эх ты, прогульщица!
Но прозвучало совершенно беззлобно и даже с любовью, по-другому-то Алька и не умеет… Зато Галя была под стать Капле, бывшему инквизитору: подчеркнуто равнодушна и холодна до официальности, будто ее всю ночь напролет продержали в морозилке. Явный признак, что обиделась из-за Янкиного самовольного ухода не по-детски, так что первую пару, а то и две, будет подчеркнуто ее игнорировать. А потом выскажет всё накипевшее на душе, просклоняет по падежам и, дай-то Бог, успокоится… (Вот потому, наверно, Галька вчера вечером и не позвонила, как у них обычно заведено — решила Яну проучить.)
А дальше начался какой-то нелепый фильм ужасов: Юлька возбужденно ей в самое ухо завопила, да так, что барабанные перепонки с натуги затрещали:
— Угадай, что вчера было!!!
— Приходили Андрей с Богданом, — упавшим голосом промямлила Янка, еще до конца себе не веря.
— А откуда ты зна-а-ешь? — разочарованно протянула Юля. — Тебе что, кто-то сказал? Мы ж договорились не рассказывать!..
Но Яна уже ничего не слышала. Сердце предательски колотилось в груди, как трусливый маленький заяц, и из самой глубины ее существа вырывались оглушительные беззвучные слова: 'Пожалуйста, не надо! Прекратите, я так не хочу, я еще не готова… Я НЕ ХОЧУ БОЛЬШЕ ВИДЕТЬ СВОЕ БУДУЩЕЕ, НЕ НАДО МНЕ ТАКИХ СНОВ!!!'
…Откуда же ей было знать, что этот беззвучный вопль о помощи будет сразу услышан и учтен где-то наверху в небесной канцелярии, и сны уже на следующую ночь прекратятся. И возможно, что навсегда. Что поначалу она обрадуется, но скоро начнет по ним скучать и умолять, чтоб вернули обратно, что она теперь ко всему готова… И плакать оттого, что которую ночь ничего не происходит, словно к ней после долгих лет слепоты на несколько дней вернулось зрение, но теперь исчезло без следа. И что пройдет еще немало времени, пока первые, поначалу слабые отголоски тех видений появятся снова, Яна будет им безумно рада. Но такого, как в эти летящие осенние дни, никогда больше не случится.
В тот момент Янка еще ни о чем не подозревала. Беззаботно смеялась вместе с девчонками на очередную Юлькину выходку, наслаждаясь их теплом и дружеским участием, и ощущала себя самой обычной, во всех отношениях 'нормальной'. Еще бы, в первый раз в жизни идеально вписывалась к эту невидимую, но всё равно супер-важную социальную рамку: уже не глазастая белая ворона, а своя, 'наша'! Что и говорить, была просто счастлива: почувствовала же, как от ее истошного крика внутри что-то произошло, с еле слышным щелчком переключилось…
— Плющит, штырит и колбасит, — сочувственно определила Юлька, сидя с ногами на стуле и искоса поглядывая на нее. Будто уловила внутренним радаром что-то неладное. Девчонки вразнобой засмеялись, даже разобиженная в пух и прах Галя едва заметно улыбнулась, не теряя, впрочем, своего царственного вида.
— Штаны у тебя крутые, — в первый раз с утра подала голос Машка-Марианна, и непонятно было: издевается так или на полном серьезе?
(Конец первой книги)
